Михаил Суслов
Шрифт:
Когда-то Достоевский больше всего потряс меня изображением детских страданий. Может быть, потому что рос я в условиях отнюдь не легких. Помню мать в слезах, когда не было хлеба для ребят. Помню ее маленькую, слабую с мешком муки – пудик, полтора – за спиной, кошелкой картофеля в одной руке, а в другой ручка маленькой, едва ли двухлетней сестры, шлепающей по грязи Суражского тракта, помню окружающую нищету, неизмеримо более горькую, чем у нас. Словом, страдания детей – мой пунктик.
И по сию пору не могу забыть крестьянских ребятишек, которых в 1929 году вместе
Коллега Суслова по Политбюро министр иностранных дел Андрей Андреевич Громыко в юные годы тоже преподавал политэкономию, ездил с лекциями по совхозам и колхозам и видел, что деревня голодает.
Он вспоминал:
«На сельском сходе выступал докладчик, задачей которого было не только пропагандировать политику новой власти, но и дать людям хотя бы общее представление о том, что такое теория Маркса – Ленина, на которой строится эта политика.
Докладчик старался объяснить в доходчивой форме:
– Маркс, разрабатывая свое учение на основе передовой мысли, критически использовал достижения других ученых, в частности Гегеля. У последнего Маркс взял все хорошее, то есть взял у него рациональное зерно, и ничего другого, неподходящего, не брал.
Один крестьянин сказал:
– Вот вы говорите, что Маркс у Гегеля взял только рациональное зерно, а больше ничего не брал. У нас же на днях забрали решительно все зерно, почти не оставили на посев».
Дочь Громыко на всю жизнь запомнила рассказ отца о том, как его отправили в командировку на Украину:
«Идет он по дороге из одного села в другое, а навстречу – вереница телег, запряженных лошадьми. На телегах домашний скарб, дети, старухи. Мужик с женой шагают рядом с лошадью.
– Куда путь держите? – спрашивает папа мужика.
– А куда глаза глядят, – отвечает крестьянин.
Деревня разорялась».
Михаил Андреевич Суслов был свободен от таких переживаний.
Люди чувствительные в ту пору политической карьеры не делали; требовались натуры холодные и равнодушные к чужим страданиям.
Кого Суслов вместе с московской бригадой вычищал из партии?
«Классово чуждые, враждебные элементы, обманным путем пробравшиеся в партию, двурушников, перерожденцев, сросшихся с буржуазными элементами…»
А в городе тогда покончили с нэпом. Ликвидировать частника, а с ним свободную торговлю и остатки рыночной экономики оказалось делом несложным. Последствия не заставили себя ждать – магазины опустели. 14 февраля 1929 года решением Политбюро в стране ввели продуктовые карточки.
Кандидат в члены Политбюро нарком внутренней и внешней торговли Анастас Иванович Микоян констатировал: «Отвернули голову частнику. Частник с рынка свертывается и уходит в подполье, а государственные органы не готовы его заменить».
Потом Суслова отправили в Черниговскую область, где выявляли националистов: «В момент разгрома главных сил украинского национализма эти люди ограничились лицемерным признанием своих ошибок, а на деле сохранили свои националистические
Сталин, возлагавший большие надежды на ведомство контроля, говорил на заседании Политбюро:
– У нас был госконтроль, но мы его раздолбали. Сделали попытку провести весь рабочий класс через школу государственного управления – рабоче-крестьянскую инспекцию. Эти попытки не увенчались успехом. Это дело оказалось непосильной задачей. У нас оба контроля – и партийный, и советский – захирели. Надо просто хорошо учитывать, хорошо считать то, что у нас есть. Контролеры должны учитывать материальные и финансовые ценности, контролировать расходы. Скрытое надо выявлять. Контролерам нужно дать большие права.
В какой-то момент Суслов не выдержал этого инквизиторства или просто устал – и попросился на преподавательскую работу. Поначалу его не отпустили, но в сентябре 1936 года разрешили поступить на второй курс Экономического института красной профессуры; это высшее учебное заведение готовило идеологические кадры, в том числе преподавателей новых общественных наук. Институтом ведал отдел пропаганды и агитации ЦК.
Но проучился Михаил Андреевич всего год. Осенью 1937 года его неожиданно вызвали в ЦК и сообщили о переводе из Москвы в Ростов-на-Дону. Поставили в обкоме заведовать отделом руководящих партийных органов. Новое назначение могло показаться понижением – из столицы на периферию. Но это было не так: столичных партийцев тогда постоянно командировали подальше от Москвы.
«ЦК играет человеком» – написал некогда поэт Александр Безыменский. Мой дедушка, чью судьбу я невольно сравниваю с судьбой героя книги, поскольку они практически ровесники, прошел такой же путь.
Владимир Млечин:
«Меня вызвали в ЦК партии, сообщили, что есть решение мобилизовать двести коммунистов для укрепления промышленных районов страны. Мне предложили на выбор: Харьков, Брянск и, кажется, Баку. Я выбрал Брянск.
Ответственный секретарь губкома партии Александр Николаевич Рябов (впоследствии он работал секретарем Замоскворецкого райкома в Москве, затем его перевели в профсоюзы, а в 1938 году расстреляли) закончил беседу коротко:
– Будешь в губкоме заведовать отделом печати. И заодно редактировать губернскую комсомольскую газету. Завтра бюро – утвердим.
И я начал мотаться по огромной Брянской губернии, – одиннадцать уездов! – налаживать уездную печать. Потом утвердили редактором уже партийной газеты “Брянский рабочий”. Пока не пришло решение оргбюро ЦК об откомандировании тов. Млечина в Москву в распоряжение ЦК».
Так что тогда это была обычная практика в партийном аппарате. Сталин постоянно тасовал кадры, чтобы чиновники не засиживались, не теряли хватки. Выжить в начальственной среде и продвинуться по карьерной лестнице было очень непросто. Требовалась особая предрасположенность к существованию в аппаратном мирке: дисциплина и послушание. Ценилось умение угадать, чего желает непосредственный начальник. Ценой ошибки были не понижение или опала, как в более поздние времена, а в буквальном смысле жизнь.