Михаил Тухачевский - жизнь и смерть 'Красного маршала'

Соколов Борис Вадимович

Не лучше обстояло дело и в Конармии. Как сообщал уполномоченный Реввоенсовета Зилист самому Ленину:

"1-я Конная армия и 6-я дивизия на своем пути уничтожали еврейское население, грабя и убивая на своем пути... Не отставала также и 44-я дивизия..."

Конармейцы 6-й дивизии, которой командовал И. Р. Апанасенко, зарезали военкома Г. Г. Шепелева, пытавшегося воспрепятствовать погромам. Несколько наиболее разложившихся полков пришлось разоружить, а несколько десятков зачинщиков - расстрелять. Продолжать войну при таком настроении войск было слишком рискованно. В дни Варшавского сражения завязался узел неприязненных отношений между Тухачевским,

с одной стороны, и Ворошиловым и Буденным - с другой. В 37-м наступила трагическая развязка.

Много лет спустя Тухачевский обсуждал детали Варшавского сражения с Иссерсоном и Уборевичем. Иссерсон так передал содержание этого разговора:

"Иероним Петрович Уборевич спросил Тухачевского, почему он в эти критические дни на Висле не появился среди своих войск и не организовал лично их прорыва из окружения к северу от Варшавы. Уборевич сказал, что пробивался бы к своим войскам любыми средствами - на машине, на самолете, наконец, на лошади - и, взяв на себя непосредственное командование, вывел бы их из окружения... Подумав, Тухачевский ответил, что роль командующего фронтом тогда понималась иначе, и добавил, что сейчас, конечно, учить и воспитывать высший командный состав на этом примере нельзя и что в трудном положении высшие командующие должны брать на себя руководство войсками".

Думаю, что, отправься Тухачевский к своим разбитым войскам, ничего бы принципиально не изменилось ни в ходе советско-польской войны, ни в его собственной судьбе. Погибнуть в бою или попасть в плен у будущего маршала шансов было мало (в ходе Варшавской операции ни один из командующих армией Западного фронта не был ранен, убит или пленен). Разве только вспомнил бы опыт ротного офицера и повел с винтовкой в руках бойцов на прорыв. Будберг именно в вере молодых колчаковских генералов, что они "должны сами ходить в атаку и что в этом залог доверия к ним войск и боевого успеха", видел одну из причин краха белого дела:

"Командующий армией не имеет права размениваться в взводные командиры, ибо тогда останется без исполнителя огромная и важная сфера управления армией. Конечно, войска должны знать и верить в то, что когда обстановка прикажет, то все их начальники до самых верхов явятся к ним и разделят с ними и бой, и ночлег, и победу, и неудачу, и сытость, и голод. Те, кто говорят, что вид командующего армией, идущего с винтовкой в руках в атаку, одушевляет войска, говорят неправду, ибо в современном бою это увидят несколько десятков людей, не более, да и те едва ли разберут, кто это бежит среди них. Ореол начальника создается не этим; он создается доверием к знаниям и опыту начальника, уважением к его доблести, чести и высоким нравственным достоинствам и любовью к нему за его заботу о подчиненных".

В гражданскую войну изредка случалось, что высшим начальникам действительно удавалось личным примером остановить дрогнувшую часть (батальон или полк) и вновь повести ее в бой. Так, Фрунзе летом 1919 года под Уфой увлек за собой обратившихся было в бегство красноармейцев, а осенью того же года Троцкий под Петроградом, сев на лошадь, сумел повернуть назад отступающие в беспорядке цепи стрелкового полка и повел их в наступление. В мемуарах председатель Реввоенсовета так прокомментировал этот эпизод:

"..Имеет ли право человек, руководящий армией в целом, подвергать себя опасности в отдельных боях? На это отвечу: абсолютных правил поведения не существует ни для мира, ни для войны. Все зависит от обстоятельств... Мы не могли заражать

эту под огнем сколоченную армию революционным порывом при помощи циркуляров или полуанонимных воззваний. На глазах солдат нужно было сегодня завоевывать тот авторитет, который завтра оправдывал бы в их глазах суровую требовательность со стороны высшего руководства. Где не было традиции, там нужен был яркий пример. Личный риск являлся необходимым накладным расходом на пути к победе..."

В обоих случаях, и с Троцким, и с Фрунзе, "красные генералы", взяв на себя роль нижестоящих командиров, смогли переломить ситуацию лишь на небольшом участке фронта - зато слухи об их героизме распространились по войскам очень широко. При этом обстановка для советских войск была отнюдь не безнадежна. Красная Армия уже обладала количественным перевесом и моральным превосходством над армиями Колчака и Юденича и имела все шансы разгромить их. Под Варшавой же войска Западного фронта находились в безнадежном положении, и подними Тухачевский в удачную атаку роту или полк, это никак не заменило бы ему отсутствующую связь с дивизиями и армиями, не вызвало бы перелома в неблагоприятной ситуации. Это молодой командующий фронтом прекрасно понимал. Он относил себя, если воспользоваться словами Будберга, к высшему разряду "не командующих, а управляющих боем, и действующих уже не руками, а головой, берущих не мускулами и физической храбростью, а знанием дела, боевым опытом, предусмотрительностью и умением распоряжаться, маневрировать и бить врага не на пятачке, а на широком фронте". Правда, на Висле всех этих качеств Тухачевскому явно не доставало. Непредусмотрительность командующего Западным фронтом и недостаток у него опыта руководства группами армий способствовали катастрофе.

Отправься Тухачевский к своим гибнущим армиям, повторю, вряд ли бы было суждено ему найти смерть на поле боя или оказаться в польском плену. Армейские штабы и тылы успели отступить на восток. Хотя иной раз отступать приходилось под огнем противника. Мой дедушка, Б. М. Соколов, в то время начальник медицинского околотка в одной из дивизий Западного фронта, рассказывал, как они с бабушкой на санитарной линейке бежали из-под Пултуска, и вдоль дороги рвались снаряды. Но польские артиллеристы стреляли плохо, и ни один снаряд так и не попал в отходящие по дороге обозы.

Впрочем, небольшой шанс на время выбыть из игры у Тухачевского все же был, окажись он по какой-либо надобности в штабе кавкорпуса Гая. Тогда командующего фронтом могли бы интернировать в Восточной Пруссии. Оттуда бойцы и командиры 4-й и 15-й армий вернулись только осенью 1921 года. При таком развитии событий Тухачевский не смог бы участвовать в подавлении Кронштадтского и Тамбовского восстаний и, кто знает, быть может, не столь стремительно продолжил бы свою карьеру в Красной Армии, оказался на вторых ролях, не вознесся бы столь высоко, зато получил бы хоть мизерный, принимая во внимание масштаб репрессий, но шанс избежать гибели в 37-м.

Тухачевский все еще верил, что, пополнив разгромленные войска фронта, можно будет вновь нанести полякам решительное поражение. Он утверждал:

"Войска были настроены твердо. Проигранная операция толкала их на желание нового наступления. Мы имели все шансы на то, чтобы снова повернуть счастье в свою сторону. Вопрос был только в том, кто раньше подготовится и кто раньше перейдет в наступление".

Троцкий оптимизма Тухачевского не разделял. Председатель Реввоенсовета Республики вспоминал: