Михаил Тухачевский - жизнь и смерть 'Красного маршала'
Шрифт:
3 июля Бенеш наконец принял советского посла. На следующий день Александровский отправил в НКИД телеграмму с подробной записью их беседы, длившейся два с половиной часа:
"Он начал разговор вопросом, что я думаю о значении процесса над Тухачевским и компанией, но после нескольких довольно общих фраз с моей стороны прервал заявлением, что он хочет обстоятельно изложить мне свое понимание для того, чтобы мне было ясно, какими мотивами он руководствуется в своей политике по отношению к СССР... Так называемые события в СССР ничуть его не удивили и совершенно не испугали, ибо он давно их ожидал. Он почти не сомневался и в том, что победителем окажется "режим Сталина"... Он приветствует эту победу и расценивает ее как укрепление мощи СССР, как победу сторонников защиты мира и сотрудничества Советского государства с Европой...
Бенеш заявил, что последние годы он расценивает советскую внешнюю политику как ставку СССР на западноевропейскую демократию французского, английского и чехословацкого типа, как на союзника в борьбе с фашизмом за мир...
Бенеш заявил, что он мыслит себе опору именно на СССР сталинского режима, а не на Россию и не на демократическую Россию, как в этом его подозревали в Москве... Уже начиная с 1932 года, он всё время отдал решительной схватке между сталинской линией
Бенеш особо подчеркнул, что, по его убеждению, в московских процессах, особенно в процессе Тухачевского, дело шло вовсе не о шпионах и диверсиях, а о прямой и ясной заговорщицкой деятельности с целью ниспровержения существующего строя. Бенеш говорил, что он понимает нежелательность "по тактическим соображениям" подчеркивать именно этот смысл событий. Он сам, дескать, тоже предпочел бы в аналогичных условиях "сводить дело только к шпионажу".
Тухачевский, Якир, Путна (Бенеш почти всё время называл только этих трех), конечно, не были шпионами, но они были заговорщиками. Тухачевский дворянин, офицер, у него были друзья в официальных кругах не только Германии, но и Франции (со времени совместного плена в Германии и попыток Тухачевского к бегству). Тухачевский не был и не мог быть российским Наполеоном. Но Бенеш хорошо представляет себе, что перечисленные качества Тухачевского плюс его германские традиции, подкрепленные за советский период контактами с рейхсвером, могли сделать его очень доступным германскому влиянию и в гитлеровский период. Тухачевский мог совершенно не осознавать, что совершает преступление поддержкой контакта с рейхсвером. Особенно если представить себе, что Тухачевский видел единственное спасение Родины в войне рука об руку с Германией против остальной Европы, в войне, которая осталась единственным средством вызвать мировую революцию, то можно даже себе представить, что Тухачевский казался сам себе не изменником, а даже спасителем Родины... Бенеш под большим секретом заявил мне следующее: во время пребывания Тухачевского во Франции в прошлом году Тухачевский вел разговоры совершенно частного характера со своими личными друзьями французами. Эти разговоры точно известны французскому правительству, а от последнего и Бенешу. В этих разговорах Тухачевский весьма серьезно развивал тему возможности советско-германского сотрудничества и при Гитлере, так сказать, тему "нового Рапалло". Бенеш утверждает, что эти разговоры несколько обеспокоили Францию... Бенеш, между прочим, говорил, что ряд лиц мог руководствоваться такими побуждениями, как неудовлетворенность положением, жажда славы, беспринципный авантюризм и т. д. В этой связи он упомянул еще раз Якира и Путну. О последнем Бенеш знает, что он был под Варшавой со своей 27-й дивизией и, очевидно,
"не мог помириться с тем, что от него ускользнула слава покорителя Варшавы"...
Бенеш был уверен в победе "сталинского режима" именно потому, что этот режим не потерял морали, в то время как крикуны о перманентной революции явно не были на моральной высоте. В Москве расстреливают изменников, и т. н. европейский свет приходит в ужас. Это лицемерие. Бенеш не только отлично понимает, но и прямо одобряет московский образ действий. Москва продолжает жить в эпоху революции...
Бенеш напомнил, что в разговоре со мной... он говорил, что почему бы СССР и не договориться с Германией? Я ответил, что помню, и признался, что меня тогда очень удивила эта часть разговора, как совершенно выпадающая из рамок обычного рода мыслей Бенеша. Лукаво смеясь, Бенеш ответил, что теперь может объяснить мне скрытый смысл своего разговора. Свои объяснения Бенеш просил считать строго секретными и затем рассказал следующее: начиная с января месяца текущего года Бенеш получал косвенные сигналы о большой близости между рейхсвером и Красной Армией. С января он ждал, чем это закончится. Чехословацкий посланник Мастны в Берлине является исключительно точным информатором... У Мастны в Берлине было два разговора с выдающимися (в смысле: высокопоставленными.
– Б. С.) представителями рейхсвера... Бенеш даже сомневается, сознавали ли эти представители рейхсвера, что они выдают свой секрет. Но для Бенеша из этих разговоров стало ясно, что между рейхсвером и Красной Армией существует тесный контакт. Бенеш не мог знать, что этот контакт с изменниками. Для него возникала проблема, что делать, если Советское правительство действительно вернется к какой-нибудь политике "нового Рапалло". В этой связи Бенеш задал риторический вопрос, где средство для защиты Чехословакии, и без обиняков отвечал на этот вопрос, что тогда Чехословакия тоже должна была бы заключить соглашение с Германией. Это было бы началом чехословацкой зависимости, но другого выхода не было. Гитлер вовсе не стремится к тому, чтобы физически немедленно уничтожить Чехословакию, но он хочет "союза" с ней. На чехословацком языке это означало бы зависимость, вассальное состояние, а Бенеш не для того потратил столько лет на освобождение от австрийского ига, чтобы принять германское ярмо. Бенеш говорил, что Москва должна самым серьезным образом оценить эти его заявления и раз навсегда понять, что Чехословакия хочет быть свободной в полном смысле слова. Она не примет никогда никакого диктата, но она будет драться за свою свободу, за демократию, за европейский мир. Поскольку это является и задачей СССР, постольку Чехословакия безоговорочно является союзником Москвы, постольку бенешевская политика как аксиому принимает неизменность советско-чехословацких дружественных взаимоотношений. Никакие расстрелы, никакие внутренние изменения не могут потрясти эту дружбу. В этой связи Бенеш задавался и таким вопросом: что произошло бы, если бы в Москве победил не Сталин, а Тухачевский. Тогда Чехословакия вынуждена была бы оставаться в дружбе с Россией Тухачевского. Но тогда Чехословакия была бы вынуждена достигнуть соглашения с Германией, а это опять-таки было бы началом зависимости либо от России, либо от Германии. Вернее всего от Германии, ибо Россия Тухачевского не постеснялась бы заплатить Германии Чехословакией. Бенеш ценит именно "нынешний СССР", "сталинский режим", потому что он не предъявляет претензии на Чехословакию и ее свободу. В заключение Бенеш еще раз повторил, что расценивает московские процессы как признак укрепления СССР и его концепция дружбы с СССР была и остается главной основой внешнеполитического поведения Чехословакии".
Теперь всё становится на свои места. Никакого досье на Тухачевского люди Гейдриха людям Бенеша никогда не передавали. Траутмансдорфу с Гаусгофером
Вероятно, фюрер не верил, что Тухачевский действительно замышляет военный переворот, да еще в пользу Германии. Иначе бы не стал так быстро доводить их до Бенеша. Он просто надеялся, что слухи о скором свержении Сталина и прочешски настроенного наркома иностранных дел М. М. Литвинова сделают Бенеша гораздо сговорчивее на переговорах с Германией. Бенеш же и не подумал сообщать сведения о заговоре Сталину, а предпочел выжидать.
В марте информация о будущем военном перевороте в Москве поступила уже из Франции со ссылкой на русских эмигрантов, то есть фактически на того же Скоблина. Так, 16 марта 1937 года советский полномочный представитель в Париже В. П. Потемкин послал свою телеграмму с изложением своей беседы с французским министром обороны Эдуардом Даладье сразу в три адреса: Сталину, Молотову и Литвинову. В ней говорилось:
"Из якобы серьезного французского источника он недавно узнал о расчетах германских кругов подготовить в СССР государственный переворот при содействии враждебных нынешнему советскому строю элементов из командного состава Красной Армии... Даладье добавил, что те же сведения о замыслах Германии получены военным министерством из русских эмигрантских кругов... Даладье пояснил, что более конкретными сведениями он пока не располагает, но что он считал "долгом дружбы" передать нам свою информацию, которая может быть для нас небесполезна".
Нет сомнений, что аналогичные сообщения тогда же поступили к Бенешу как от французских друзей, так и от чехословацкой разведки.
Потемкин к словам Даладье отнесся весьма скептически:
"Я, конечно, поблагодарил Даладье, но выразил решительное сомнение в серьезности его источника, сообщающего сведения об участниках представителей командования Красной Армии в германском заговоре против СССР и в дальнейшем против Франции. При этом я отметил, что недостаточная конкретность полученных сообщений лишь подтверждает мои сомнения. Даладье ответил, что, если получит более полные данные, он немедленно мне их сообщит. Он-де всё же не исключает возможности, что в Красной Армии имеются остатки троцкистов. Эта часть разговора произвела на меня двойственное впечатление. Во-первых, Даладье явно заинтересован в том, чтобы своими "дружественными" сообщениями внушить нам больше доверия к нему самому. Во-вторых, он невольно выдает привычный страх французов, как бы мы не сговорились против них с немцами".
Из трех адресатов телеграммы посла сообщение о якобы готовящемся высшими командирами Красной Армии прогерманском перевороте по-настоящему могло напугать только непосвященного Литвинова. Тем более что слова французского министра об "остатках троцкизма" почти буквально совпадали с утверждениями Ворошилова на недавнем пленуме ЦК. Сталин и Молотов сами являлись авторами интриги против Тухачевского и ничуть не взволновались информацией о мнимом заговоре. С их санкции Ежов еще в августе 36-го начал завершающий этап операции против Тухачевского, арестовав Примакова и Пугну. И совсем не случайно вскоре после этого, в сентябре, Скоблин сообщил своим партнерам из германской разведки о будто бы зреющем военном заговоре. Данные сведения, по замыслу руководителей НКВД, должны были через несколько месяцев подтвердиться на процессе Тухачевского. Тем самым повысилась бы ценность двойного агента в глазах того же Гейдриха, что позволило бы в дальнейшем более уверенно запускать через Скоблина любую нужную дезинформацию. Распространение же слухов в Германии, Франции, Чехословакии и других европейских странах о подготовке государственного переворота в СССР призвано было как подготовить общественное мнение к будущему раскрытию "военно-фашистского заговора", так и получить "улики" против Тухачевского, Якира и прочих в виде полученной из-за границы "достоверной" информации (в действительности - лишь отражении чекистской дезинформации) об их будто бы преступных связях с германскими военными.
А вот Бенеш испугался не на шутку. Ведь сведения о заговоре в СССР поступили теперь уже как бы от двух независимых источников - в Германии и во Франции. Значит, дело серьезное. Вдруг подготовка к перевороту зашла столь далеко и ею охвачено столь большая часть командиров Красной Армии, что предотвратить неблагоприятное для Чехословакии развитие событий уже невозможно? Поэтому Бенеш ничего сообщать Сталину не стал, а предпочел дать понять советскому послу в Праге, что останется лояльным СССР даже в том случае, если советским руководителям придет в голову фантазия подружиться с Гитлером. Не оставляйте меня, я еще пригожусь... Ведь если два гиганта, Москва и Берлин, смогут сговориться за счет карлика - Праги (а заодно, наверное, и Варшавы), тогда о независимости Чехословакии придется забыть надолго. Судеты наверняка отойдут Германии, а Карпатская Украина-Русь (быть может, вместе со Словакией) - Советскому Союзу. А то, что останется от Чехословацкого государства, будет всецело зависеть от воли двух диктаторов. От такой перспективы можно было потерять голову. И со стороны, когда читаешь сегодня разговор Бенеша с Александровским, чехословацкий президент выглядит уж очень жалко. Александровский, который в апреле 37-го о слухах насчет заговора Тухачевского еще ничего не знал, был удивлен и потрясен поведением своего собеседника. Когда же состоялся суд и казнь мнимых заговорщиков, Бенеш испытал чувство глубокого облегчения. И в новом разговоре с Александровским в начале июля он готов был одобрить все самые жестокие казни и шитые белыми нитками судебные фарсы в СССР, самое суровое подавление демократии Сталиным. Лишь бы тот сохранил антигерманскую направленность советской внешней политики и неизбежный в таких условиях союз с Чехословакией. Только вот честно признаться Александровскому, что сведения о военном заговоре получены во время тайных германо-чехословацких переговоров, Бенеш никак не мог - его бы обоснованно заподозрили в двойной игре. Поэтому пришлось выдумать двух мифических германских военных, с которыми будто бы встречался чехословацкий посол в Берлине. А сам момент получения информации передвинуть с февраля на январь, на время перерыва в переговорах Мастны с Траутмансдорфом, чтобы на случай, если советская разведка всё же узнала о них, не было оснований считать, будто сведения о заговоре Тухачевского получены во время этих переговоров.