Михаил Юрьевич Лермонтов. Личность поэта и его произведения

Котляревский Нестор Александрович

Четыре попытки в этом роде были прерваны опять в самом начале. Неоконченной осталась какая-то фантастическая повесть («Лугин», 1841), напоминающая слегка «Портрет» Гоголя, – очень занятный рассказ, но ничего не дающий для определения нравственной физиономии главного героя.

Неоконченной осталась и другая повесть (1837–1838), в которой должна была быть рассказана история жизни некоего Саши Арбенина. Едва ли это тот Арбенин, который так трагично кончил свою жизнь [34] .

34

В повести есть ценные строки, в которых нетрудно узнать страничку из автобиографии.

«[Саша] разлюбил

игрушки и начал мечтать. Шести лет уже он заглядывался на закат, усеянный румяными облаками, и непонятно-сладостное чувство уже волновало его душу, когда полный месяц светил в окно на его детскую кроватку. Ему хотелось, чтоб кто-нибудь его приласкал, поцеловал, приголубил, но у старой няньки руки были такие жесткие! Отец им вовсе не занимался, хозяйничал и ездил на охоту. Саша был преизбалованный, пресвоевольный ребенок. Он семи лет умел уже прикрикнуть на непослушного лакея. Приняв гордый вид, он умел с презреньем улыбнуться на низкую лесть толстой ключницы. Между тем природная всем склонность к разрушению развивалась в нем необыкновенно. В саду он то и дело ломал кусты и срывал лучшие цветы, усыпая ими дорожки. Он с истинным удовольствием давил несчастную муху и радовался, когда брошенный им камень сбивал с ног бедную курицу. Бог знает, какое направление принял бы его характер, если б не пришла на помощь корь, болезнь опасная в его возрасте. Его спасли от смерти, но тяжелый недуг оставил его в совершенном расслаблении: он не мог ходить, не мог приподнять ложки… Болезнь эта имела важные следствия и странное влияние на ум и характер Саши: он выучился думать. Лишенный возможности развлекаться обыкновенными забавами детей, он начал искать их в самом себе. Воображение стало для него новой игрушкой. Недаром учат детей, что с огнем играть не должно. Но увы! Никто и не подозревал в Саше этого скрытого огня, а между тем он обхватил все существо бедного ребенка. В продолжение мучительных бессонниц, задыхаясь между горячих подушек, он уже привыкал побеждать страданья тела, увлекаясь грезами души. Он воображал себя волжским разбойником среди синих и студеных волн, в тени дремучих лесов, в шуме битв, в ночных наездах, при звуке песен, под свистом волжской бури. Вероятно, что раннее развитие умственных способностей немало помешало его выздоровлению».

Не окончил Лермонтов и романа «Княгиня Лиговская» (1836), в котором он собирался рассказать историю юношеских лет будущего «героя нашего времени» – Печорина.

В виде отрывка осталась, наконец, и повесть в стихах, известная под названием «Сказка для детей» (1839). Трудно отгадать ее смысл, так как повесть обрывается на первой же главе. Это – художественная картина барского светского воспитания; злая довольно сатира, и опять с демоническими мотивами. Для характеристики миросозерцания поэта она не дает почти ничего нового.

Все эти темы занимали Лермонтова в то самое время, когда он работал над «Героем нашего времени» (1839–1841), и, быть может, этим и объясняется, почему поэт бросал многие начатые работы. Все, что он хотел сказать в своих неоконченных повестях, он выразил полнее и более связно в той серии рассказов, которые он объединил под общим заглавием «Героя нашего времени».

Личность Печорина неразрывно связалась в нашем представлении с личностью самого поэта; и на сам роман мы привыкли смотреть как на литературное завещание, как на «последнюю исповедь».

Это была исповедь, но не последняя. Со времени создания облика Печорина до смерти Лермонтова протекло около двух лет; и Лермонтов в своем развитии успел оставить позади себя своего героя, успел даже разлюбить его, судя по тому, что он говорил о нем в предисловии ко второму изданию своего романа (1841). Он писал:

«Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии. Вы мне опять скажете, что человек не может быть так дурен, а я вам скажу, что ежели вы верили возможности существования всех трагических и романтических злодеев, отчего же вы не веруете в действительность

Печорина? Если вы любовались вымыслами гораздо более ужасными и уродливыми, отчего же этот характер, даже как вымысел, не находит у вас пощады? Уж не оттого ли, что в нем больше правды, нежели бы вы того желали?..

Вы скажете, что нравственность от этого не выигрывает? Извините. Довольно людей кормили сластями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины. Но не думайте однако после этого, чтоб автор этой книги имел когда-нибудь гордую мечту сделаться исправителем людских пороков. Боже его избави от такого невежества! Ему просто было весело рисовать современного человека, каким он его понимает, и, к его и вашему несчастью, слишком часто встречал. Будет и того, что болезнь указана, а как ее излечить – это уж Бог знает!»

Автор, как видим, ясно подчеркивает свое намерение изобразить «порочного» человека и предать его суду общества. Самый роман, однако, – скорее простой дневник, чем преднамеренная сатира. Лермонтов первоначально, когда обдумывал свой роман, и не стремился вовсе выставлять напоказ чьи-либо «пороки», а просто закрепил в реальном образе Печорина один из моментов своего собственного душевного настроения, как он это делал раньше, когда писал «Странного человека», «Двух братьев» и «Маскарад».

Этот момент, отраженный в Печорине, был уже пережит автором в 1841 году. В этом мы можем убедиться, сравнив настроение Лермонтова в последние два года его жизни с настроением Печорина.

В 1840–1841 годах поэт вновь переживал мучительную эпоху переработки и пересмотра всех коренных вопросов жизни, и один уже этот процесс неустанной критической переработки показывает нам, что Лермонтов отошел на довольно далекое расстояние от того эгоистического «безочарования», в каком погряз Печорин. Лермонтов потому и не был в состоянии продолжить свой роман, что его субъективное настроение духа перестало совпадать с душевным настроением главного героя. Печорин для Лермонтова стал прошедшим, хотя для многих современников поэта оставался настоящим. Он одно время был любимцем читающей публики именно потому, что давал одностороннее, но очень ясное решение жизненной загадки, и притом такое решение, которое для усвоения не требовало ни энергии, ни глубокого ума. Сам Лермонтов обладал этими качествами, и они не позволили ему облюбовать житейскую философию Печорина.

На миросозерцание Печорина нельзя ни в каком случае смотреть как на окончательный вывод, к которому пришел поэт в своих размышлениях о жизни, ее ценности и назначении.

III

Как человек умный и сильный, стоящий над общим уровнем, Печорин принадлежит к той же семье исключительных натур, с которыми мы постоянно встречались в произведениях Лермонтова. Он родственник Демона, Арбенина, Радина, Арсения и Измаила.

Печорин как тип, впрочем, более естественен и правдоподобен, чем все только что поименованные лица.

Но и его характеристика не может быть названа образцом реального письма, как мы теперь такое письмо понимаем. Душа Печорина для нас достаточно темна и загадочна. Его внутренний мир обрисован не в одной общей и связной картине, а в отрывках, которые позволяют нам лишь украдкой заглянуть ему в душу. Его прошлое нам почти неизвестно; на будущее не дано никакого намека, перед нами один момент душевного состояния, довольно подробно описанный и взятый как бы на выдержку из целой человеческой жизни.

Мы имеем сведение, что Лермонтов хотел написать большой роман, который должен был охватить русскую жизнь за целую четверть столетия; быть может, записки Печорина – глава из этого романа.

«Герой нашего времени», как известно, вызвал сильное разногласие в критике. Одни видели в Печорине тип умного передового человека, но загубленного обстоятельствами жизни; другие – тип светского денди, достаточно пошлого и совсем бесцельно влачащего жизнь. Источник этого разногласия заключается в туманности самого образа – в том, что образ, взятый из современной жизни и поставленный в такую реальную обстановку, тем не менее, образ слишком общий и условный.