Михаил Зощенко: Опыт исцеления осознаванием

Плетников Владимир

Ничего подобного я не увидел. Это был недалекий человек, необразованный и даже без тени просвещения. За всю свою жизнь он прочитал не более двух книг, и кроме денег, еды и баб, он ничем другим не интересовался. Передо мной был самый заурядный человек, с пошлыми мыслями и с тупыми желаниями…, просто дурак. Просто дубина, с которым больше трех минут нельзя разговаривать.

Моя

философская система дала трещину. Я понял, что дело не только в высоком сознании».

Лечение успеха не имело. Михаил Михайлович очень похудел, сильно мерз; у него дрожали руки, а кожа стала желтеть. Тогда ему прописали гипноз, после которого ему стало еще хуже. Писатель почти перестал выходить из дома. Передвигался с большим трудом. На курорты ездил на несколько дней, и возвращался в еще более сильной хандре.

По словам писателя, он был потрясен и озадачен: откуда берется эта хандра, что является ее причиной? Возможно, причиной является социальные условия, противоречия, мировые вопросы (bullshit и elephantshit, как, вероятно, сказал бы Ф. Перлз). Однако Зощенко вспомнил слова Н.Г. Чернышевского, что «не от мировых вопросов люди топятся, стреляются и сходят с ума». Мне представляется символичным, что эти слова в своей сути перекликаются со словами философа-экзистенциалиста А. Камю: «Решить, стоит или не стоит жизнь того, чтобы ее прожить, – значит ответить на фундаментальный вопрос философии. Все остальное – имеет ли мир три измерения, руководствуется ли разум девятью или двенадцатью категориями – второстепенно» (Камю А. Миф о Сизифе. Эссе об абсурде).

Дальнейшие поиски, размышления привели М. Зощенко к вопросу: родился ли он таким слабым и чувствительным, или же в его жизни случилось что-то такое, что повредило нервы, психику, испортило их и привело к тем последствиям, с которыми человек теперь живет: страху, слабохарактерности, робости, меланхолии, хандре, депрессии и пр.? Михаил Михайлович решил, что он не мог родиться таким меланхоличным, но что-то случилось в его жизни, что и привело его к меланхолии. Он решил найти событие или события, ставшие причиной его недуга.

Но что случилось? Когда? Как искать это? Путь был один: нужно вспоминать всю прошедшую жизнь, и там найти это событие. Михаил Михайлович решил, что нет нужды вспоминать все, достаточно вспомнить только самые сильные, самые яркие события, которые связаны с душевными волнениями, переживаниями.

Писатель стал вспоминать

события своей юности: «… нет нужды вспоминать детские годы… Я захворал … уже будучи взрослым. Начну лет с шестнадцати…», – писал он.

Зощенко вспомнил и описал в книге шестьдесят три события своих юности и молодости, дойдя до возраста в 32 года. Именно в это время Зощенко, – по его словам, – перестал есть и чуть не погиб. Но ни в одной из этих историй писатель не нашел того, что искал. Тогда он решил обратиться к своему детству.

Возрастной период воспоминаний был выбран писателем в промежутке от 5 до 15 лет.

Перебирая в памяти события этих лет, Зощенко вдруг почувствовал страх. Писатель решил, что этот страх показывает, что он находиться на верном пути.

Однако и эти воспоминания ничего не дали. Тогда Михаил Михайлович решил углубиться в еще более ранний возраст. Это было очень трудным делом. Писатель мог вспомнить только какие-то отрывки, фрагменты, моменты. Однако было нечто очень важное: писатель, стараясь вспомнить эти годы, снова стал испытывать страх, и снова больший, чем ранее. «Значит, я на верном пути… Значит, рана где-то совсем близко», – решил он.

В этих воспоминаниях писатель также ничего не нашел, и подумал, что причина его недуга может лежать в самом раннем детстве – до возраста двух лет. Но как проникнуть в ЭТО прошлое? Ведь о нем вообще нет никаких, – даже самых отрывочных и примитивных, – воспоминаний. Хотя Лев Толстой вроде бы мог вспомнить те ощущения, которые он испытывал в младенчестве, когда его пеленали. Но были ли это действительно воспоминания? Может быть, это были только псевдовоспоминания?

Напрягая память, Зощенко стал думать о начале своей жизни. Но ему не удалось вспомнить никаких сцен, никаких далеких очертаний, разорванных образов и т.п. Однако Зощенко уже не имел сомнений, что причина его меланхолии лежит в этом раннем-раннем возрасте. Его снова убеждал в этом страх, который возникал, когда писатель пытался как-то проникнуть в тот возраст, и страх этот снова был сильнее, чем предыдущие: «Что драма разыгралась именно тогда, я уже не имел сомнений. В поисках того, что не было, я бы не испытал такого безотчетного страха, который я стал испытывать, стараясь проникнуть туда, куда не разрешалось проходить людям, перешагнувшим младенческий возраст»,

Конец ознакомительного фрагмента.