Михаил Зощенко. Беспризорный гений
Шрифт:
Заглянем в самый конец истории «Серапионовых братьев»… Некоторые из «серапионов», повторю, стали знаменитыми советскими писателями – Федин, Тихонов, Каверин. Портрет Тихонова, почтенного седого старца в строгом «партийном» костюме со звездой Героя Социалистического Труда, висел в холле Дома творчества писателей в Комарово и у дерзкой литературной молодежи никакого почтения, помню, не вызывал. Вениамин Каверин написал замечательную книгу «Два капитана», ставшую «советским бестселлером», особенно для подростков, потом было еще несколько заметных романов… В исповедальных записках, появившихся уже после перестройки, Каверин откровенно признал, что дарование его оказалось небольшим и после «Двух капитанов» ничего
В середине шестидесятых я видел Михаила Слонимского. В Доме Зингера… Тогда наметилось что-то похожее на бурные двадцатые, и я, загоревшись литературой, пришел сюда, в знаменитый «Дом под глобусом», который воспел еще Заболоцкий: «Летел по небу шар крылатый и имя Зингер возносил». Это – Дом книги, один из самых знаменитых литературных домов Петербурга. Здесь после революции открылось сразу множество интересных издательств, и по извилистым лестницам в стиле модерн бегали молодые гении – Хармс, Введенский, Алексей Толстой, работали редакторами Алейников и Маршак. Здесь ходил и Зощенко. Издавался в Гослитиздате. Здесь встретил самую, пожалуй, большую любовь своей жизни – Лидию Александровну Чалову.
В шестидесятые годы на третьем этаже, за широкой парадной лестницей, в узком коридоре было издательство «Советский писатель», и при нем – литературное объединение, выпустившее многих известных – и уже почти забытых – хороших писателей. Михаил Леонидович Слонимский – высокий, сутулый, горбоносый, седой, в разношенном твидовом пиджаке, грустный, доброжелательный, мудрый, сильно влиял на нас даже одним своим присутствием. Он был «из прошлого», великого и загадочного, – и уроки прошлого были нам очень важны. Шепотом между нами говорилось, что Слонимский – не лучший из «серапионов», шел на уступки власти, порой даже – недопустимые (как нам казалось из наших, довольно уже безопасных годов). О прошлом Михаил Леонидович говорил мало, и уже гораздо позже стало известно, что именно он – главный друг Зощенко, бывший с ним в самые горькие для того минуты. Да, по-разному сложились судьбы когда-то дружных «Серапионовых братьев», некоторые из них «гнобили» Зощенко… и когда было можно – помогали ему.
А когда-то казалось им: братья навек.
Сирота
Жизнь писателя всегда щедра на разные горестные проишествия, она словно заботится: а вдруг сюжетов не хватит? Рано осиротел Лев Толстой (может, поэтому и написал с таким чувством о детстве – отрочестве – юности).
Рано остался без родителей и Зощенко – и это горе отпечаталось весьма сильно. В 1907-м, еще тринадцатилетним мальчиком, он увидел – причем своими глазами, «вплотную» – смерть отца. А 12 января 1920 года умерла его мать, причем погибла именно из-за того ужаса, который происходил в стране, – голод, террор, эпидемии, отсутствие врачей. И Михаил ничем не мог ей помочь! Только – написал обо всем этом:
«Двенадцатое января 1920 г.
Холодно. Идет пар изо рта.
Обломки моего письменного стола лежат у печки. Но комната нагревается с трудом.
На постели лежит моя мать. Она в бреду. Доктор сказал, что у нее испанка – это ужасный грипп, от которого в каждом доме умирают люди.
Я подхожу к матери. Она – под двумя одеялами и двумя пальто.
Кладу свою руку на ее лоб. Жар обжигает мою руку.
Гаснет коптилка. Я поправляю ее. И сажусь рядом с матерью, на ее кровать.
Долго сижу, всматриваюсь в ее измученное лицо.
Кругом
– Не надо, не надо… не делайте этого… – бормочет мать.
Я подношу к ее губам теплую воду. Она делает несколько глотков. На секунду открывает глаза. Я наклоняюсь к ней. Нет, она снова в бреду.
Но вот ее лицо делается спокойней. Дыхание ровней. Может быть, это был кризис? Ей будет лучше…
Я вижу – как будто бы тень проходит по лицу моей матери. Боясь что-нибудь подумать, я медленно поднимаю свою руку и дотрагиваюсь до ее лба. Она умерла.
Гроб несут в церковь. Я остаюсь на улице. Я сажусь на ступеньках храма. И сижу рядом с нищими. Я сам нищий. У меня нет ничего впереди. И я ничего не хочу. У меня нет никаких желаний. Мне только жалко мою мать…»
Чувство сиротства определило всю его жизнь. Он пытался найти поддержку – в друзьях, в женщинах, но всю жизнь так и прожил – сиротой!
Трудно быть музой
В начале июля 1920 года он женился на Вере Кербиц-Кербицкой и переехал к ней на улицу Б. Зеленина, дом 9, квартира 83. Вот как он написал об этом:
«Новый путь
На тележке маленький письменный стол, два кресла, ковер и этажерка.
Я везу эти вещи на новую квартиру. В моей жизни перемена.
Я не мог остаться в квартире, где была смерть. Одна женщина, которая меня любила, сказала мне:
– Ваша мать умерла. Переезжайте ко мне.
Я пошел в загс с этой женщиной. И мы записались. Теперь она моя жена.
Я везу вещи на ее квартиру, на Петроградскую сторону.
Это очень далеко. И я с трудом толкаю мою тележку.
Передо мной – подъем на Тучков мост.
У меня больше нет сил толкать мою тележку. Ужасное сердцебиение. Я с тоской посматриваю на прохожих. Быть может, найдется добрая душа – поможет мне взять это возвышение.
Нет, прохожие, равнодушно посматривая, проходят мимо.
Черт с ними! Я должен сам… Если б только не перебои сердца… Глупо умереть на мосту, перевозя кресла и стол.
Изнемогая, я вкатываю тележку на мост.
Теперь легко!»
Вера Владимировна Кербиц-Кербицкая, его жена, оставила, к счастью, воспоминания, и часто ее видение событий отличается от зощенковского. Не согласна она была и с той скупой, даже сухой сценой, изображающей создание их семьи. Да – Зощенко порой был скуп в чувствах, огорчал Веру Владимировну… Главная жизнь писателя – в его рассказах! Но тем не менее – их семейная жизнь началась.
1 августа 1920 года он зачем-то подает заявление с просьбой вновь принять его в Петроградский университет на факультет общественных наук (филологическое отделение). Его взяли, но он не ходил на занятия и был отчислен. Отчаяние чувствуется в его метаниях, в попытках где-то притулиться, найти свое место, где можно заработать или хотя бы «отсидеться», пока не придет успех. Помимо службы в военном порту два раза в неделю, по вечерам, он подрабатывает в сапожной мастерской на Васильевском острове. Но главное – он пишет и пишет. Это – его единственное спасение. Больше, по здоровью, он не пригоден ни к чему. И главное – талант никогда не дает человеку покоя, «требует своего»: результатов! И Зощенко посещает Студию в Доме искусств на Невском. Ходит с Петроградской, пешком – транспорт не работает, разруха! Вера Владимировна оставила замечательные воспоминания… но читать их – чем дальше, тем грустнее [1] :
1
Зощенко В. Как начинал Зощенко // Вспоминая Михаила Зощенко. Сбоник.