Михайлов день (Записки очевидца)
Шрифт:
— Трудно было, конечно, — ответил он, — а хорошо. Мы ведь с отцом, как волки, ненавидели друг друга. А тут сидим, обнявшись, и вспоминается лишь хорошее. Как меня батя в первый раз на коня посадил и как учил прививать саженцы. Перед смертью он мне руку поцеловал, а я ревмя реву и всё целую его.
За несколько дней до смерти Фёдора Ивановича произошло неожиданное. Простудился сынишка и неделю так тяжело болел, что перепуганный Митя привёз знакомого батюшку, чтобы причастить малыша на дому. Фёдор Иванович говорить уже не мог и тихо отходил, исхудав до прозрачности. Но тут он зашевелил руками, подавая знаки и призывая батюшку к себе. Отказать умирающему в причастии священник
Года три, наверно, мы не виделись с Митей, а потом встретились на автовокзале. У Дмитрия были рюкзак и две тяжёлые сумки с банками краски и какими-то инструментами. Мы разговорились.
— Как сынок? — спрашиваю.
— Весь в меня — хулиган! — рассмеялся Митя.
— Далеко ли собрался?
— Да вот Танюшка моя испугалась счастья, — опять засмеялся он.
— Не поняла. Это как?
— А так. Просыпается она утром и говорит: «Митенька, мы с тобой такие счастливые, что даже страшно от счастья. Дом полная чаша, сыночек ласковый. И как же нам Бога благодарить? Поезжай туда, где бедно и трудно, и поработай бесплатно во славу Христа». А батюшка Илий выслушал Танюшку и велел мне ехать к иеромонаху Никону ремонтировать храм. Там, говорит, и бедно, и трудно, а денег на ремонт и подавно нет. Вот прикупил кое-что для ремонта.
Автобуса долго не было, а Митя всё улыбался, порываясь рассказать про свою Танюшку. Но нужных слов не находилось, и он тихонько запел: «Ой, мороз, мороз, не морозь меня…» Он пел эту старинную песню, чтобы рассказать о себе: «У меня жена раскрасавица, ждёт меня она, ждёт-печалится». В наших краях люди и доныне деликатны в разговорах о любви. Здесь не хвастают: «Жена меня любит», а скажут точнее: «Она меня ждёт».
Вот такая история приключилась с Митей. Ждут его дома жена с ласковым сыном и будут ждать, он знает, всегда. Тут действительно бывает страшно от счастья, потому что непривычно оно.
Подошёл автобус, и Митя уехал на тот дальний приход, где зимой у иеромонаха Никона всего три прихожанки из деревенских старух. Одна поёт на клиросе, другая алтарничает, а третья ничего не умеет и только молится. Зато летом тут многолюдно.
Места здесь красивые, дачные, и несколько московских семей уже планируют переселиться сюда.
«МОЕЙ СМЕРТИ ЖЕЛАЕТЕ?!»
Тяжёлой физической работы сначала было так много, что у первых насельников и трудников монастыря в те годы частенько побаливали спины. Я не исключение. С одним уточнением — у меня полетел диск позвоночника. Именно такой диагноз поставил мне московский врач, велев немедленно ложиться в больницу.
— А надолго, — спрашиваю, — в больницу?
— На полгода, думаю, — ответил врач. — Случай у вас, простите, тяжёлый, и операции, видимо, не избежать.
Больница для меня была в тот год роскошью непозволительной — болел сын, а ещё на моём попечении была совершенно беспомощная умирающая мама. Рассказала я про больницу нашему старцу схиархимандриту Илию, а он говорит:
— Да ну, в больницу? Пособоруешься в пятницу, и всё.
Как я шла на соборование — это надо в цирке показывать: слёзы, как у клоуна, фонтаном брызжут из глаз. Ступить невозможно, вздохнуть невозможно — такая невыносимая острая боль! Да что рассказывать? Людям, пережившим травму позвоночника, эта пытка знакома, и не дай Бог кому-то её испытать. Я тогда не могла не то что почистить картошку — чашку чая была не в силах поднять.
Это сейчас соборование в Оптиной
В общем, соборовали нас шесть часов, и к концу соборования я начала, простите, дремать. И то сказать — неделю перед этим не спала от боли. А тут покой, благодать и такое ощущение милости Божией, что исчезло нервное напряжение души. Ведь в болезни страдает не только тело, но и угнетённый болезнью дух. Помню, как знакомый профессор, человек абсолютно непьющий, после онкологической операции отчаянно пил. Позвонив мне, он сообщил, что, по словам одного медика, жить ему осталось лишь сорок дней. А когда, обезумев от страха, профессор ринулся к разрекламированной «целительнице», сулившей стопроцентное исцеление от рака с помощью зелья из мухоморов, то мухоморщица отказалась его лечить, объявив, что он уже труп.
Кстати, профессор жив и поныне, но что он вытворял в пору страхований, об этом лучше умолчать. Впрочем, и я после травмы позвоночника устрашилась будущего. Во время посещения московского доктора мне показали парализованную женщину в инвалидной коляске. Диагноз у нас был одинаковый. А вдруг и меня ждёт паралич? Архимандрит Иоанн (Крестьянкин) дал мне некогда заповедь — отсекать помыслы о будущем, не загадывая наперёд и не накручивая себя. Но не думать о страшном не получалось. И в голове, как в кинотеатре повторного фильма, крутились картинки: я в инвалидном кресле, а мама умирает в той убогой больнице, где запах варёной гнилой капусты перешибает туалетная вонь. Страхи, как выяснилось, были пустыми, но такова болезнь маловерия — страх.
А может, подумалось вдруг, Господь для того и испытал меня травмой позвоночника, чтобы выявился этот недуг — недоверие к Богу, управляющему миром и участью каждого из нас? До болезни я считала себя твёрдо верующим православным человеком. Легко так веровать, когда сил избыток. А потом эти силы кончились, и начала разлагаться ещё языческая по сути душа.
Именно от этого маловерия в Таинстве Соборования освободилась душа, и я испытывала состояние блаженства. Вроде радоваться нечему — спина по-прежнему болела. Но душа ликовала, зная откуда-то, как же милует и печётся о нас Господь. Да разве Он оставит меня и моих ближних? И чего нам бояться, если с нами Бог?
Это было такое сладкое чувство, что душа уже начала возноситься в горняя, но низринулась долу от житейских забот: дома Фенька сейчас голодная и, поди, истошно визжит. Фенька, поясню, это свинка, ибо однажды мне буквально подложили свинью, то есть поселили её у меня в хлеву без всякого на то моего соизволения.
Собственно, появлением Феньки я обязана тому процессу, когда поселившиеся в деревне книжные люди — филологи, физики, юристы — тут же заводили коров и прочую живность. Дети были в восторге от животных, а родители мучительно решали проблему — куда девать ведро молока, если семье столько не съесть? Торговать на рынке? Вроде неловко, да и торговля плохо идёт. Молока тогда в деревне было — залейся, а покупателей мало, наперечёт.
Меня тоже уговаривали встать в ряды животноводов и даже корову благословили в монастыре. Я было дрогнула — всё же бесплатно, да батюшка Илий остановил: «Ну, куда тебе корову? Куда?»
Потом мне пытались подарить коз, обещая очень хорошо заплатить, если избавлю хозяев от них. Отбивалась я от этих даров словами: «Нет благословения. Не возьму».
А потом ко мне привезли на машине туго завязанный мешок с поросёнком и занесли его в хлев, сказав весомо:
— Батюшка благословил. Так-то!