Микенский цикл
Шрифт:
...А план войны у дяди Эгиалея давно готов! Прямо он не сказал – но намекнул. И план этот чем-то на мой похож. А чем-то и нет. А чем именно – не у дяди же спрашивать!
Тайна!
А еще он сказал, что венец, тот, что я у Сфенела взял, – не зря. Будущий басилей калидонский должен не только мечом махать и на колесницах гонять. Вот и решили меня проверить.
Обидно? Обидно, конечно. Но с другой стороны, на что я рассчитывал?
Ах да, замечтался! О чем это Капанид? Неужели о дульке?
– Она,
– Понял, – кивнул я. – Как дурная этолийская собака.
Смутился, бедняга. Неужели думает, что я обижусь? Ладно, пусть смущается, это ему за дульку! Ишь, Приап Конегривый!
...И ведь что интересно? Мы с дядей о дорогах немного поговорили – тех, что в Фивы ведут. Когда я (лавагетишка сопливый!) свой план измышлял, то исходил из того, что война начнется сейчас, осенью-зимой. Потому и дороги проходимые выбирал. А дядя... Он те же дороги выбрал! Значит, осень и зима? Но ведь осень уже началась!
И кто мне скажет, почему в храме Афродиты Горы главным жрецом какой-то Стрепсиад? Мужчина, в смысле. Гермафродит нашелся, понимаешь!
* * *
Думал, война приснится. Зря, что ли, я четыре дня только об этих Фивах и размышлял? А если не война, то все премудрости, мою бедную голову забившие. И что же? Вместо Фив, вместо семи ворот, вместо Серебряных Палиц (лучшая сотня басилеева!) дорог, крепостей приграничных, Тиресия Боговидца (вот бы с кем поговорить!), приснилась мне дулька.
Та самая, в браслетах.
Будто лежу я в горнице, светильник в углу чадит-помирает, а она входит и голосишком своим писклявым...
– Радуйся, богоравный!..
– ...Радуйся, богоравный!
Что за Танат? И во сне эхо?
– Господин Диомед, я...
Пока глаза продирал, пока пальцы знаком-оберегом складывал, понял – не сон. Вот светильник догорает, а вот и...
– Сгинь!
Не сказал – подумал. В окошко взглянул – темно. На дульку посмотрел – на ней хитон тканый, в серебре (уж не из Капанидовых ли сундуков?). А как звякнули ее браслеты, так я и проснулся.
Окончательно.
– Ты... Ты чего?
И увиделась мне веревка. Та, на которой я служанок вкупе с привратником повешу. Прав Сфенел, надо! И действительно, спит себе господин Диомед, от трудов праведных, Ареевых, отдых вкушает...
– Я... Я пришла любить тебя, господин...
Фу ты!
– К Капаниду иди! – буркнул я, на левый бок поворачиваясь. – К богоравному Сфенелу. На конюшню. В стойло...
Ох, узнаю, кто ей двери ночью открыл! .
Лег, покрывало на голову накинул... Что такое? Неужели плачет?
Плачет!
Почти так же, как когда пеласги-ублюдки ее насиловали. Я даже испугался.
– Ты...
Пока усадил, пока воды принес вкупе с полотенцем, пока себе водой в лицо плеснул...
– Я... Я пришла любить тебя, богоравный господин Диомед! Я должна любить тебя! Я – рабыня Афродиты Пенорожденной, мне так приказали...
Бормочет, слезы полотенцем утирает – и на меня смотрит. Мне даже не по себе стало. Или я ей не то брякнул спросонья? А ведь точно! Зря это я стойло помянул!
– Как тебя зовут?
– Амикла, господин Диомед! – сказала и потянулась – ближе, ближе. – Меня из Амикл сюда продали, поэтому зовут так. Я – иеродула, раба Киприды [58] , я должна любить всех мужчин...
И вдруг почудилось – не то эта девочка сказать хочет. Совсем не то! Будто рот одно говорит, а глаза – другое совсем.
– Я... Я красивая, господин Диомед. Я умею мужчин любить! Я все умею!..
А хитон уже на полу! Когда только успела? Улыбнулась сквозь слезы, вновь вперед подалась.
58
Киприда (а также Пеннорожденная) – Афродита.
...А я стою себе столбом. И не потому, что не знаю, чего с дульками этими делать. Ночуют у меня порой – и дульки, и свободорожденные (и богоравные – иногда). Да только...
– Я все умею, господин! Я все умею...
...Не все! Не засветится ее кожа, не унесет меня ночным ветром над безмолвным лесом, не плеснет в глаза кипящим серебром... Потому и не задерживается здесь никто. Уходят! И уже слушок ползет-извивается: Диомед, Собака Этолийская, лошадей только любит. А о девчонок сандалии вытирает.
Но ведь неправда это!
– Я... красивая...
Тихо так сказала, безнадежно. Как в тот миг, когда пеласгов умоляла.
И уже не знаю, кого винить? Закляли меня, что ли? Ведь красивая девчонка, таких не на каждой улице встретишь! Другой лишь заметит – на колени упадет. А я... Груди вижу (маленькие, обвислые немного, на левой – родинка), синяки на ногах, на щеке – царапина, еще не зажила. И пупырышки на животе...
– Я... Я и танцевать могу! Я хорошо танцую...
– Сядь!
Понял – ничего с собой не сделаю. Ни-че-го! И она ничем не поможет. Ведь что осталось от тех девчонок, что ко мне приходили? Помню только: одна пыхтит, другая вертится, у третьей изо рта пахнет...
Думал сперва – просто так Светлая сказала. Просто так...
«...Ты будешь искать меня всю жизнь. В каждой женщине, понимаешь? Искать – и не находить».
– Слушай, Амикла, а чего ты в храм боишься возвращаться?
Шморгнула носом (нос короткий, маленький, куда там Капанидову!), плечиками дернула: