Микенский цикл
Шрифт:
– Диомед! Тидид! Диомед! Нельзя ее! Нельзя! Девчонка она еще! Девчонка! Дай нам царя!
Теперь – молчать! Пусть покричат, этолийцы-гордецы. Я не нравлюсь? И не надо!
...А мне что надо? Калидоном все равно не править – далеко он от Аргоса. Наместника тут не потерпят, чужака – тоже.
– Царя! Царя! Диомед, дай нам басилея! Царя! Не отдавай нас девчонке! Не хотим внучку Живоглота! Не хотим его род! Диомед! Диомед!
То-то! Меня не хотят – и меня же просят. Вот так и правят – лицом
Я огляделся. Гетайры, Фоас с Одиссеем... Курет в сторону смотрит – привык к этолийской волюшке, а итакиец, раскрыв рот, слушает. Интересно, как там у Лаэрта Пирата с демократией?
– Царя?! – гаркнул я так, что площадь дрогнула. – Я дам вам царя, калидонцы!
Чужака они не потерпят. А если не совсем чужака?
– Согласно обычаю дочь или внучка басилея выходит замуж, дабы муж ее правил царством. Не отступим от обычая! Фоас Курет женится на Горго, внучке Энея Партаонида. Куреты и калидонцы – братья! Фоас Андремонид – ваш басилей!
Тишина – заслушаться можно! Долгая, мертвая. Но вот дрогнуло, покатилось:
– А-а-а-а-а-а-а-ах!
И тут я наконец улыбнулся.
– Что делаешь, Тидид? Твое царство, твой престол, твой Калидон! Зачем отдаешь, зачем уступаешь? За сестру твою, за Горго, спасибо, век помнить буду, век братом твоим буду, а Калидон не возьму. Твое царство, ты наследник!
Горячится Фоас, мой родич, а сам бороду треплет – смущается. Вроде бы не согласен. Вроде бы...
– Я Куретии наследник, отца своего наследник, ты – деда наследник...
Поглядел на меня – умолк. Тоже обычай – отказываться. Раз отказался, два отказался...
– Этолия должна быть единой, Фоас! Она и станет единой.
– Хм-м-м...
А я в небо белесое, жаркое поглядываю. Не все ты еще слышал, братец мой названый!
– Ты присягнешь мне, Фоас. Как своему ванакту. Как царю царей. Ты получишь Калидон из моих рук.
Сейчас кричать станет. Чтобы он, вольный курет!..
– Эй, Диомед, что говоришь? Чтобы я, вольный курет, присягал? Режь меня, убивай – никому не присягну! Отцу присягал, деду присягал – тебе не стану!
Кричит! А сам бороду черную треплет. Треплет – на меня поглядывает. Сейчас о дани говорить будет. Сколько быков в год, сколько овец...
– За кого меня считаешь, родич? Думаешь, дань платить стану? Сто быков в год платить стану? Сто быков, тысячу овец? И десяти не заплачу!..
А Любимчик рядом стоит, глазами лупает. Учись, рыжий!
* * *
– Так ты чего, Диомед, царство ему отдал?
– Не отдал, Лаэртид! Не отдал. Приобрел! Править надо, сидя лицом к югу.
– А-а... А почему к югу?
* * *
От
А здесь – только камни среди травы.
Забылось!
Возле камней и положили его – деда Ойнея. Положили, покрывалом красным накрыли. Горго, внучка, золотой венец принесла, на голову надела, вытерла кровь с бледных губ...
Все собрались. И мы с Фоасом, и Лаэртид, и старшины калидонские, и куреты. Уходит басилей! Каким бы он ни был, Ойней Живоглот, но все-таки полвека жезл золотой держал. Всех пережил, всех похоронил – детей, друзей, врагов. И вот теперь сам уходит.
– Дед! Это я, Тидид! Может, воды тебе дать?
Молчал Ойней Живоглот. Только горлом хрипел – тихо, бессильно. И все так же глаза светились – ненавистью. .
Зачем уходить, ненавидя? Зачем, дед?
– Прочь!..
Медленно поднялась рука, сжались в кулак худые пальцы...
(А я вдруг деда Адраста вспомнил. Только Злосчастному легче было. Он завещал нам мечту. Мечту – а не ненависть!)
– Прочь, сын греха!..
– Но почему, дед? – не выдержал я. – За что? Ты ненавидел отца, ненавидишь меня, всех ненавидишь! За что?
Захрипел, дернулся...
– Пусть... Пусть уйдут все. Тебе... скажу...
Я оглянулся. Так ведь нет никого, одни мы с дедом!
Остальные в сторонке стоят – ждут. Даже Горго не подошла.
– Мне... Мне больно... Пусть и тебе будет больно, сын греха! Сын греха...
А мне вдруг его жалко стало – как когда-то.
– Я... Я должен был умереть раньше... с Беллерофонтом, с остальными... Но я остался. Остался, хотя и знал... Мы все прокляты, все! Мы, недобоги...
Я вздрогнул. Недобоги! Все, в чьих жилах ИХ кровь!
– Беллерофонт... он сошел с ума, но успел... Успел уйти. А я... Я полюбил. Полюбил то, что нельзя любить!
" – Почему Ойней меня ненавидит ? Ведь он и не видел меня ни разу! Это из-за папы ? Или он болен? Как мы все: дядя Геракл, Эвмел, папа ? Как я?
– Он болен, сынок. Если, конечно, любовь – это болезнь".
– Я полюбил... Полюбил свою кровь!
– О чем ты, дед? – поразился я. – Свою кровь?
– Свою кровь! – упрямо прохрипел он. – Твой отец... Он не сын Перибеи, моей жены. Он... Его мать – Горго, моя дочь!.. Я любил свою кровь, свою дочь! Твой отец... И Горго, внучка...
Пустые бесцветные глаза смотрели в упор, и я понимал – это правда. Мой отец... И эта девочка, назвавшая только имя матери!..