Микенский цикл
Шрифт:
Вначале хватило сил осмотреться. Затем – провести рукой по мокрым от холодной соленой пыли волосам. Потом – улыбнуться. Неуверенно, силой растягивая непослушные губы.
Живы!
Почти исчезнувшие в черноте сумерек, неподвижно замершие у мачты, у невысоких бортов, возле огромного весла-кормила, в узких корзинах «вороньих гнезд». Моряки из Лерны, воины из Аргоса, гетайры из Куретии Заречной. Живы! Никто не кричит, не суетится, не вздымает руки к обезумевшим молниям, к разорванному в клочья небу. Живы – и каждый делает то, что должно; никто,
Вдохнул, выдохнул, снова улыбнулся – уже увереннее.
Гроза, подумаешь!
– Э-э, ванакт! – смеется в ответ Мантос, старшой гетайров. – Нравится, да? Прямо как у нас, в горах, понимаешь. Хорошее знамение, ванакт! Боги за нас, да?
– Да...
Шевельнул губами, но горло молчало. Снова вздохнул, на миг прикрыл глаза, до боли сжал слегка потеплевшие пальцы...
– Боги! Ты прав, Мантос, мой родич! Боги – за нас!
Боги были за нас. Не оставляли. Напоминали. Подбадривали. Знамения, бормотание пифий, уверенный бас прорицателей, раздувающийся от важности Калхант-изменник. Печень с ровными долями, жертвенный дым, устремившийся к самому зениту, змея, лопающая беспомощных птенцов под одобрительный гогот толпы. За нас! ОНИ – за нас, а значит, Троя уже почти наша, нет, она уже наша, надо только доплыть, ткнуться черными корабельными носами в серый песок Троады...
Я не удивлялся. Гекатомба! Все так и должно быть. Зачем отпугивать, зачем будить Панику, страшную дочь доброго неуклюжего Пана? Агнцы... Нет, просто бараны должны сами – сами! – прибыть к алтарю. Поспешите, бараны, ибо боги за вас. Снежный Олимп дарует вам победу, а сама Паллада, дочь Дия Ясного, распростерла грохочущую эгиду над великим воинством...
...И ты тоже, мама! Зачем?
Не спросишь, не упрекнешь. Мама молчит, я устал ее звать, у меня нет больше сил, нет надежды. Ты с НИМИ, мама.
ТЫ – не со мной. ТЫ – с НИМИ!
Зато не молчит Любимчик. Как всегда, он всюду, со всеми друг, со всеми кум-приятель. А я еще удивлялся, зачем это рыжий полгода метался по всей Ахайе от Фессалии Равнинной до Малеи Штормовой, зачем басилеев ахейских, всех этих козопасов-козопсов на бойню сманивал. Какое дело сыну Лаэрта Пирата до бестолковой мечты Агамемнона о Великом Царстве Пелопидов? Или Паламед-шурин барыш пообещал? Или папаша, итакийский затворник Лаэрт Пират, лишнее серебро подзаработать решил?
Теперь – понял. К сожалению. А ведь мы дружили, Одиссей, сын Лаэрта!
– Ванакт!
Очнулся, помотал головой. Потом, все потом...
– Слева, ванакт! От Сфенела-басилея.
Повернулся.
Сквозь черно-серую мглу, между белых молний – желтый огонек. Неяркий, неровный. Мигнул, мигнул...
– Сфенел-басилей сигнал шлет, ванакт. Все в порядке у него, ванакт.
Мог бы и не пояснять, Мантос-курет, мой чернобородый родич. И так ясно. Все в порядке у богоравного Капанида. Да только знает мой друг,
– Смотри, ванакт! Справа, ванакт!
Амфилох Амфиараид сигнал подает...
Спасибо, ребята!
Эпигоны, сыновья Семерых, снова в походе. Мы вместе, и это единственное, что еще заставляет верить в удачу. Верить, забывая о хеттийских кинжалах, нацеленных в мою печень, о давней измене, червем гложущей душу. Hе хочу думать! Не хочу!..
– Э-э-э, ванакт! Да ты светишься, ванакт! И я свечусь, ванакт! Красиво, да?
Тебя ничем не напугаешь, курет!
...На кончиках пальцев – холодный зеленоватый огонь. И на сандалиях. И на верхушке мачты. И на бородатых лицах. Безболезненный, бесшумный. Мертвый... И это – тоже сигнал. Мне.
"– Ты плавал по морю, Эриний? Говорят, ночью весла светятся...
– Иногда, ванакт. А если буря, то светятся даже мачты."
Я не забыл, Дядюшка, лже-Эриний, Психопомп-Ворюга. Мертвый огонь Гадеса, куда ТЫ отведешь мою душу. Говорят, те, что уходят туда, к Белому Утесу, к блеклым асфоделям, не могут даже плакать, они лишь пищат, словно летучие мыши.
Я не буду плакать, Психопомп. И писка ТЫ тоже не услышишь. У меня не хватит сил победить ВАС. Но на это – хватит!
– Как думаешь, Мантос, в Трое сейчас тоже гроза?
– Э-э, ванакт! Хорошо бы, ванакт! Гремит, грохочет, неба нет, земли нет, ничего нет, да? А тут мы в гости к Приаму-ванакту, понимаешь!
Смеемся. Смеемся, хотя смеяться не над чем. Гроза не поможет, даже если небо и вправду разорвется в ошметья, и земля вскипит, словно море...
– ...Не поможет, Атрид! Не поможет.
Микенские стены, рассвет, из-за холмов уже виден блистающий венец Гелиоса-титана. Зябко, даже плащи не помогают.
Всю ночь проспорили...
– Но почему, Диомед? Смотри: с осени мы занимаем острова, так? Закрываем проливы, так? Посылаем корабли к Аласии, так? Мы всюду, Приам не сможет собрать союзников, они будут, бояться за свои земли. А потом мы двинем отряд с юга, от Милаванды, все решат, что мы вначале хотим захватить побережье, и тут...
– Не поможет...
Вечером богоравный Агамемнон кричал. Ночью – ругался. Сейчас только нос свой чешет. Длинный нос, Пелопсов. Как только шлем на башку налезает? Ведь он, шлем, у Атрида старинный, с личиной.
Я не спешил с ответом. Куда спешить? Венец Солнцеликого еще только показался из-за серых холмов, первые лучи вот-вот коснутся Поля Камней.
...Где-то там, среди старых могил, толос Атрея Великого. В то утро я впервые пожалел, что мой страшный враг мертв. Пелопид бы понял, ему, сокрушителю царств, посылавшему колесницы во все концы богохранимой Ахайи, не пришлось бы все пояснять на пальцах, как этому длинноносому. Ничего, я упорный.
Поспорим!
– Зачем ты начинаешь эту войну, Атрид?