Миланский черт
Шрифт:
— Она произнесла какое-то заклинание и облила меня святой водой. Как будто я сам черт.
— Миланский черт! — рассмеялся Мануэль.
Соня не разделяла его веселья.
Бассейн уже погрузился в предвечерний сумрак серого ненастного дня. Но им было лень вставать и включать свет.
Дождь пошел так буднично и деловито, как будто лил всегда и лишь на минуту сделал паузу. С неба словно упал прозрачный клетчатый занавес, напоминающий крупноформатный экран кинотеатра, когда сидишь к нему слишком близко. Монотонный
По дороге проехал трактор. Соня узнала хромого крестьянина. Он ехал быстро, словно спасаясь бегством от дождя.
— А почему она не выходит на работу?
— Фрау Феликс? Заболела. Это все, что я знаю. Но ничего страшного — если ты на это надеялась.
— Ничего страшного… Пусть хоть подольше посидит на больничном.
Какое-то время они молчали, глядя на бесцветный подводный пейзаж за стеклянной стеной. По дороге, уже в обратном направлении, проехал старый «Лендровер», за ним «Фольксваген» и японский джип. Замыкал колонну на некотором отдалении трактор хромого крестьянина.
— Чего это они разъездились? В такую-то погоду… — заметил Мануэль.
Одна за другой проехало еще несколько машин, в том числе красный «Лендровер» пожарной команды.
— Не иначе что-то случилось, — откликнулась Соня.
Они с растущим интересом наблюдали за необычной активизацией деревенского транспорта.
Минут через двадцать на большой скорости в том же направлении проехала полицейская патрульная машина. А чуть позже машина «Скорой помощи».
— Авария, — с уверенностью произнес Мануэль.
Соня кивнула.
Когда, закончив работу и переведя велнес-центр на ночной режим, они шли через холл к себе в комнаты, у стойки портье им наконец сообщили, что произошло.
— Рето Баццель… — сказала Мишель. — Сборщик молока. Разбился насмерть.
Соня с Мануэлем переглянулись.
— А как это случилось? — спросила Соня.
— Сам разбился, других участников ДТП не было. Это все, что мне известно.
Комната Мануэля находилась в другом конце отеля. У лестницы они расстались.
— Теперь остается лишь надеяться, что это и в самом деле была его работа, — ухмыльнулся Мануэль.
Соня попыталась сделать шокированное лицо, но она и сама об этом подумала.
У входа в «Горного козла» лежали грязные тряпки, от которых в трактир вели многочисленные следы. В гардеробе висели мокрые ветровки и пальто. На полке для головных уборов пестрели кепки, охотничьи шляпы и полиэтиленовые дождевики. От стола завсегдатаев, где в это время всегда стоял привычный вечерний гомон, доносилось лишь тихое бормотание, как будто каждый читал свою собственную молитву.
Соня вдруг усомнилась в том, что это была удачная идея — привести сюда Боба после его музыкального дежурства в баре на поздний ужин.
Не успели они закрыть за собой дверь, как в зале стало еще тише. Нина поставила поднос с пустыми кружками и бокалами на стойку, подошла к ним.
— Ужинать? — спросила она и провела их в ресторан.
На ней была узкая юбка и топ, открывающий живот. И то, и другое черного цвета. Скорее случайно, чем в знак траура. Щеки ее раскраснелись. Несчастье, похоже, не столько расстроило ее, сколько возбудило.
Белые скатерти были лишь на двух столиках, остальные уже стояли в ночном облачении из мольтона с застарелыми пятнами. В это время посетителей уже не ждали.
Меню, которое принесла Нина, было новым. На четырех страницах они не нашли ни одного рето-азиатского блюда. Это был обычный ассортимент сельского трактира с несколькими местными угощениями а-ля «бюнднер».
— А другого меню нет? — спросила Соня.
— Нет. Только это.
— А рето-азиатские блюда?
— Больше не готовим.
И, прежде чем Соня успела спросить почему, направилась в питейный зал, откуда кто-то громко позвал ее по имени.
Когда она наконец вернулась к их столику, они заказали ячменевый суп «бюнднер» и голубцы.
— Для меня и это уже экзотика, — утешил Соню Боб.
Подавленное настроение в питейном зале передалось и им. Сначала они еще пытались вести беседу, как два незнакомца, каковыми и были друг для друга, но вскоре оставили эти попытки и ели молча, как супруги после многих лет совместной жизни.
Во время десерта — они заказали энгадинский ореховый торт с шариком ванильного мороженого — к столику подошел Педер Баццола. На его обычно белоснежном поварском облачении темнело несколько пятен от соусов, узел белого галстука был ослаблен, лицо небрежно выбрито, а глаза уже обрели характерный блеск, соответствующий определенной дозе красного вина.
— Надеюсь, вам понравилось.
Это прозвучало почти вызывающе.
— Да, спасибо. Но где же ваша азиатская нота? — спросила Соня.
— В «Гамандере». Если вам нужна азиатская нота, питайтесь в отеле. Там ее и придумали.
Соня сидела в кожаном кресле оливкового цвета, все еще держа ноги на бедрах Боба. Тот полулежал на ней, положив голову ей на плечо. Их дыхание постепенно выравнивалось.
— Может, это близость смерти? — задумчиво произнесла Соня.
— Что?
— То, что приводит влюбленных в такое исступление.
Над погруженным в траур Валь-Гришем как ни в чем не бывало взошло сияющее солнце. Оно разогрело отсыревшие луга, и те парили, как горячее белье, только что повешенное зимой на веревку.