Миллениум, Стиг и я
Шрифт:
Он рассказывал, что его дед Северин был коммунистом-антифашистом, и во время Второй мировой войны его поместили в трудовой лагерь для лиц, представлявших угрозу национальной безопасности. После войны общество приняло бывших заключенных в штыки. Этот эпизод в истории Швеции в те времена замалчивали, замалчивают и сейчас. В 1955 году Северин уволился с завода и поселился с женой и маленьким Стигом в лесной избушке. Чтобы прокормить семью, он чинил велосипеды, моторы и выполнял разную мелкую работу у местных фермеров. Стиг обожал ходить с дедом на охоту и рыбалку. В начале книги «Девушка с татуировкой дракона» Микаэль Блумквист принимает предложение Хенрика Вангера, двоюродного деда Харриет Вангер, и поселяется в
Маленький мальчик улыбается нам с черно-белой фотографии, а по бокам стоят двое взрослых, и им явно смешно, что они так вырядились для снимка. Они научили его верить, что в жизни нет ничего невозможного, и презирать колебания денежных курсов. У деда был старый «форд-англия», мотор которого он, талантливый механик и мастер на все руки, отладил сам. Несомненно, это и есть тот «форд» с вестерботтенским номером, который разыскивает Микаэль, в надежде, что автомобиль наведет его на след Харриет Вангер. И еще множество деталей, упомянутых в трилогии «Миллениум», Стиг почерпнул из своей, моей и нашей совместной жизни.
В декабре 1962 года Северин Бострём скоропостижно умер от сердечного приступа, в возрасте пятидесяти шести лет — как и его дочь, мать Стига. Бабушка еще шесть месяцев оставалась с внуком, а потом, не имея больше возможности жить в отдаленном лесном домике с ребенком, уехала в окрестности Шеллефтео, в том же лене Вестерботтен. До самой ее смерти в 1968 году Стиг приезжал к бабушке каждое лето.
Счастливый и беззаботный мир Стига разрушился в одночасье. На девятом году жизни он оказался в Умео у родителей. В 1958 году Эрланд и Вивианне поженились, и на свет появился младший брат Стига, Иоаким. Своих ближайших родственников Стиг почти не знал. Впоследствии он много рассказывал о бабушке с дедом и очень мало — о родителях. Однако один из близких друзей деда и бабушки поведал мне, что Вивианне часто навещала сына, когда он был совсем маленьким.
Осенью 1963 года Стиг пошел в школу, и жизнь его полностью изменилась. Городская среда была ему чужда, даже враждебна. Прежде он жил в сельском доме, на вольном воздухе, пользуясь полной свободой, а теперь его вселили в тесную квартиру в самом центре города. Переход с земли на асфальт он перенес очень болезненно. С бабушкой и дедом он мог общаться постоянно, а родители целыми днями пропадали на работе. Ритм его жизни стал более насыщенным, зажатым в тесные рамки расписания.
Первоначально имя Стига состояло всего из четырех букв, и я точно не знаю, когда появилась пятая. [6] При мне она уже всегда была. Легенда гласит, что в Умео проживал еще один Стиг Ларссон, их вечно путали, и дело кончилось тем, что они кинули жребий, кому менять имя. Я же знаю другую версию: Стиг решил внести изменения в написание имени после того, как библиотека завалила его письмами с требованием вернуть книги, которые задолжал его тезка. Меня всегда очень забавляет, когда я слышу от посторонних людей анекдоты о Стиге. Будто те, кто их рассказывает, сами при сем присутствовали или он с ними поделился. В действительности детали того или иного случая могла знать только я, и рассказчик, по существу, взял их из моих интервью.
6
Имеется в виду тот факт, что Стиг Ларссон
В семнадцать лет Стиг поселился отдельно от родителей — в маленькой квартире-студии в полуподвале того же дома, где обитала семья. Я не знаю, чем он занимался в этот период жизни, знаю только, что счастлив он не был. Казалось, тогда Стиг махнул рукой на себя и свое здоровье, словно все это не имело никакого значения — ни для него самого, ни для других.
Единственное, что было для него важно в самом себе, — строительный материал для образа Микаэля Блумквиста, который тоже мало занимался спортом, ел что попало, курил и, как я уже говорила, в огромном количестве пил кофе. Все это, вкупе с постоянными стрессами, в итоге и стало причиной преждевременной смерти Стига.
С 1972 года, когда мы с ним познакомились, Стиг только один раз вернулся в дом, где провел детство. Это произошло осенью 1996 года.
Мы с братом и сестрой совместно владеем семью гектарами земли в лене Вестерботтен, где расположены Нуршё и Бьюрселе. Эта земля, частично покрытая лесами, принадлежала нескольким поколениям нашей семьи. В девяностые годы мы со Стигом предприняли две попытки расчистить подлесок, что входило в обязанности землевладельцев. Во время второй попытки, в 1996 году, мы провели немало трудных дней, вкалывая в лесу в компании змей и слепней, но были рады сменить сидение в офисе на физическую нагрузку. Нашим соседям в Эннесмарке хотелось побольше узнать о детстве Стига, и, закончив работу, мы отправились к домику бабушки и дедушки.
На дверях висел замок. Стиг прижался лицом к оконному стеклу. В доме ничего не переменилось.
— Все в точности так, как было тогда! — восклицал он. — Смотри, я спал вон там, вместе с дедом. И плита та же самая! Я помню, что по утрам, когда она была еще холодная, мы замерзали.
Он обследовал каждый метр вокруг дома, каждое дерево и камень. От нахлынувших воспоминаний он до того разволновался, что меня это потрясло: я никогда его таким не видела. У него даже голос изменился: стал глубоким и низким, потеплел.
Он говорил очень тихо, почти шептал. Мы засыпали его вопросами, и он выдавал одну историю за другой. Когда настала пора уезжать, он все повторял:
— Ну, еще минуточку, еще чуть-чуть…
Ему было не оторваться от этих мест. Однако время шло уже к ночи, и он посмотрел на меня умоляюще:
— Ева, давай не будем продавать дом, а?
— Милый, он в тысяче километров от Стокгольма. Это слишком далеко, и мы не сможем часто сюда приезжать. И потом, у нас нет ни денег, ни времени, чтобы содержать его в порядке, и в конце концов он развалится.
Тогда он еле слышно сказал с глубокой грустью:
— Но это все, что у меня есть…
На него накатила прежняя тоска, словно теперь, как тридцать лет назад, в детстве, его заново отрывали от родных корней. Мы долго молчали, и каждый думал о своем. Потом он сказал, словно смирившись:
— Да, это невозможно.
И мы уехали, но на сердце было тяжело.
Я сделала много снимков этого домика и подарила их Стигу, сотворив из них что-то вроде фотомонтажа. Он был ужасно доволен и повесил мое произведение над нашей кроватью.
Мы часто говорили об этой поездке, как о некоем волшебном приключении. Летом 2004 года, когда Стиг закончил третий том «Миллениума», мы строили множество планов и в том числе собирались соорудить на острове «наше маленькое шале». Каждый нарисовал, каким он видит будущее обиталище, и мы сравнивали рисунки, сидя рядышком и потягивая кофе. Я часто разглядывала фотографии деревянного домика и хотела сделать Стигу сюрприз, спроектировав такой же вход и сине-белые двери.