Миллениум
Шрифт:
Выйдя из самолёта, Роман свернул меховую куртку, радуясь погоде: конец марта, а воздух жаркий, словно в середине лета! Из окна комфортабельного автобуса он с любопытством разглядывал городские проспекты, поражаясь их ширине и наличию буйной зелени по сторонам дорог. Повсюду играли фонтаны. На душе было светло, как никогда. Устроившись в гостинице, Роман бегом спустился к выходу, намереваясь отправиться на пешую прогулку, как вдруг услышал гром. На ясном небе показались тучи. Нега душной атмосферы нарушилась, пришлось остановиться.
Он застыл, удивляясь внезапному грохоту, который падал на него сверху, и почему-то вздрогнул, ощутив на лице освежающее
На крыльцо вспорхнула молодая девушка в пёстрых, до щиколотки штанах и в таком же пёстром лёгоньком платьице. Остановившись неподалёку, бросив у ног объёмную цветастую сумку она принялась весело стряхивать капли дождя с рук. Роман едва перевёл дыхание, как всхрапнул и в восхищении уставился на узбечку. Длинные косы струились двумя чёрными лентами через грудь девушки к полным бёдрам. Смуглая кожа, узкие, блестевшие молодостью глаза, пухлые губы – каждая чёрточка на её лице излучала радость, отозвавшуюся эхом в душе Романа. Никогда он не знал таких ласковых, таких заинтересованных взглядов, какие бросала на него красавица. Никогда не чувствовал себя таким храбрым! «Лет двадцати», – подумал он, наслаждаясь грацией незнакомки и поддаваясь очарованию минуты.
Отряхнувшись, девушка выпрямилась. Она открыто посмотрела на него снизу вверх, пригладив ладошками волосы надо лбом, и мило улыбнулась. Романа будто подбросило. Удалая храбрость сменилась внезапной безмятежностью. Непринуждённая солидность так и разлилась по всему его телу, заставив позабыть о прежних страхах и побудив сделать неожиданное. Он громко сказал, обращаясь к девушке:
– Добрый вечер, я гость вашего города. Где можно поужинать, не подскажете?
Сказал и поразился крепкой уверенности, которую услышал в собственном голосе. Эта уверенность подсказывала, что девушка оценила его солидность и ответит ему. Они вместе поедут ужинать, а после ужина будет то, что давно, в ранней юности, у него было один-единственный раз, и то случайно, впопыхах и очень неловко. Сегодня всё будет по-другому, потому что он стал другим. Девушка согласилась:
– Подскажу! Я знаю, где хорошая кухня.
Звуки её мягкого голоса проникли в самое сердце Романа. Ему захотелось заплакать. Дождь прекратился так же внезапно, как и начался. Тучки уплыли на запад. Туда же клонилось солнце, прощально сверкая в невинном небе. Всё стало тихим и безмятежным, с широких листьев старого платана на землю медленно стекали крупные капли чистой воды. Девушка остановила такси. Они поехали в ресторан, где сначала ели вкусную дымящуюся лапшу с овощами и мясом, потом румяную, с тонкой корочкой самсу, пили горячий чай с медовой пахлавой, а на десерт – прохладные сладкие дыни.
Во весь ужин Роман почти не слушал, что говорила черноглазая спутница. Он будто оглох, превратившись в желание любви. Видя, как шевелятся яркие губы девушки, как двигаются над столом её голые руки, он наливался нетерпеливой злостью и жадно ел. Шумно втягивая лапшу, громко жевал, словно нарочно демонстрировал грубость. Не ощутил вкуса самсы и не понял, когда девушка сказала, что это их главное национальное блюдо. Торопясь поскорей утолить голод, проглатывал горячую еду кусками, но чувство сытости не приходило, будто внутри него зиял бездонный
– Довольно! – сказал Роман резко, понимая, что не справится с провалом внутри себя до тех пор, пока не испытает любовь девушки.
Мысль, что нужно бросить сибирскую стройку и остаться в жарком Ташкенте, промелькнула в его голове, показавшись естественной.
– Вставай! Поехали! – велел он, возбуждаясь от своей решимости и от той готовности, с которой узбечка поднялась из-за стола.
– Как звать тебя? – спросил он уже в такси.
– Гульнара, – был ответ.
При звуках непривычно-таинственного имени его охватила дрожь. Волнение улеглось, лишь только они вошли в номер, когда девушка, направившись в ванную комнату, игриво сказала:
– Сейчас переоденусь!
– Зачем? – всполошился Роман, хватая её за руку.
– Надо!
Она достала из сумки чёрное бельё, зловеще сверкнувшее в свете лампочки, и Роман всё понял. Ему стало гадко: ждать любви, а нарваться на проститутку! Какое унижение! Разве не видно было на крыльце, кто перед ним? Позволил себе обмануться! Он жалко засмеялся, теряя уверенность и превращаясь в прежнего Романа, каким был до стройки. Боясь, что девушка почувствует происходящую в нём перемену и поймёт его смущение, он сильно дёрнул её и упал вместе с ней на кровать, задыхаясь от голода и стыда. Потом спросил, с ненавистью разглядывая круглое, с приплюснутым носом лицо узбечки:
– Зачем ты это делаешь без любви? Разве у вас разрешается?
– Смешной! В наше время многое разрешается. Не переживай. Я с тебя денег не возьму. Ведь ты не ожидал, что я продажная. Я тебе понравилась, да? У тебя это впервые? – удивлялась девушка, пытаясь заглянуть ему в глаза.
– Понравилась, да, – пусто ответил Роман, отворачиваясь к стене, – уходи.
Гульнара ушла. На прощанье потрепала Романа по его роскошным волосам, успокаивая, а он так и остался неподвижно лежать в скомканной постели при включённом свете всё с тем же ощущением бездонной бочки внутри себя. Утром он никуда не пошёл, только выпил немного воды из графина и снова лёг, плотно закрыв глаза. Вечером в дверь номера долго стучали и что-то невнятно говорили. Роман не ответил, и настойчивый стук прекратился.
На следующий день, не выполнив задания, не вспомнив про мавзолеи, он улетел в Иркутск. Прямо из аэропорта отправился на автовокзал, где взял билет до родной деревни, а уже через несколько часов был в доме у родителей, изумлённых его внезапным появлением. Не поздоровавшись, полез в старую деревянную тумбочку возле кровати, вынул из жестяной коробочки медный крестик и надел на себя. Стоявшая за его спиной мать от волнения не могла вымолвить ни слова.
– Что ты, что ты, сынок?.. – растерянно, с испугом шептала она.
– Душа болит, мама, – сказал Роман, опускаясь перед ней на колени. – Благословите…
– Как это?! Не умею… Ведь я неверующая, Рома… некрещёная. Тебя моя бабка крестила. А крестик через год отобрал твой дед, мой отец, помнишь? Когда ты в третьем классе учился… Приехал, сорвал – и в крапиву! Я страшно обожглась, когда разыскивала. Хоть не золотой, но… семейный. Отец вскоре под телегу попал, недолго пожил…
Мать заплакала.
– Благословите, благословите… – бубнил Роман, сильно тряся головой.