Миллениум
Шрифт:
— Еще раз повторяю. Не имею честь вас знать, потому что в Главлите никогда не трудился, — Павлов кипел от раздражения.
В этот момент на веранде появился бес с пышными женскими грудями и в криво сидящем на голове парике времен Петра I. Его можно было бы принять за женщину, если бы не рост и голос. Подойдя поближе, бес-трансвестит, бесцеремонно похлопал Деметриса по плечу и заговорил, как со старым знакомым:
— Вот, значит, куда ты, шельмец, забрался! В баснословные времена!!! Забыл?! "На земле и на воде не спрятаться от смерти. Все существа лишь — жертвы!!! Жертвы!!!" Ха-ха-ха!!!
— Значит,
— А я память ему сейчас освежу! — заорал бес с глубоким шрамом через все лицо и, вбежав на веранду, взмахнул ногайкой.
Деметрис инстинктивно закрыл лицо руками, но удара не последовало, так как бес по имени Арнольд Борисович Шлаги успел схватить беса со шрамом за руку.
— Не горячись, Виктор, скоро он у нас, как уж на сковородке завьется, — успокоил Арнольд Борисович Шлаги своего разбушевавшегося коллегу.
— Господа! — сказал Павлов, вставая из-за стола. — Объясните мне, наконец, кто вы такие, зачем сюда прибыли, и чем я могу быть вам полезен.
Он специально тянул время, полагал, что бесы прибыли на остров Счастливый (Кипрос) за Петровичем и материальной частью машины времени, но из дальнейшего разговора с Арнольдом Борисовичем Шлаги выяснилось, что их интересует исключительно он, то есть, конечно, не он — 130-летний старик, а его душа.
Ему был предъявлен в письменном виде на свитке замшелого пергамента внушительный список незамоленных грехов, совершенных им в прежней жизни в период до 17 мая 1978-го года, включительно. В него вошли не только его дурные поступки, но и греховные помышления и мечтания, про которых он уже давно забыл или узнал впервые. Все было расписано дотошно, до мелочей, словно кто-то невидимый с детства следил за ним и фиксировал все факты его духовного растления. Обвинительное заключение гласило: "… Не отвергал греховные помышления свои, служил раболепно тленным пожеланиям плоти, вкусил зло, примешал его к заложенному в своем естестве добру, осквернил добро злом. Приговаривается к вечному не воскрешению…"
— Жалобы кассационные принимаете? — спросил Павлов беса Арнольда Борисовича Шлаги, дочитав свиток до конца. В его сердце еще теплился лучик надежды.
Бес усмехнулся и заявил следующее:
— Дмитрий Васильевич! Мы прибыли за тобой еще при твоей жизни, избавив тебя от лишних формальностей, связанных со смертью и покаянием. Не каждому грешнику и ослушнику выпадает такая честь. Это значит, что приговор окончательный и обжалованию не подлежит!
— Куда, если не секрет, вы меня потащите? — спросил Павлов, чувствуя, как до мозга костей его пробирает озноб.
— Местоположение Ада не изменилось. Это по-прежнему обширные внутренние полости в самом центре Земли, но не в трехмерном, а в четырехмерном пространстве, и туда можно отправиться, как в парк на прогулку, пройдя через внешние слои, — подал голос бес-трансвестит.
Павлов недоуменно пожал плечами. Как внутри Земли, — думал он, — могут размещаться слои, большие по диаметру, чем сама Земля? И как внутри этих слоев помещаются слои еще больших размеров, чем внешние? Не найдя ответа на эти вопросы, он обратился к Арнольду Борисовичу Шлаги, назвав его монсеньором, с просьбой проститься со своими
Урсула и Петрович успели скрыться в неизвестном направлении вектора времени, забрав с собой Авесалома, поэтому в церемонии прощания не участвовали. Дочери Ефросинья и Дарья, услышав от него, что прилетевшие на остров пришельцы — слуги Аида — бога подземного царства, заголосили. Воины — илинойцы, обступив его полукругом, заявили, что готовы принять последний бой и разделить с ним общую участь. Их мужество не могло его не порадовать, но и видеть, как они будут умирать за него во цвете лет, ему совсем не хотелось.
— Не унывайте друзья! Царство Аида не вечно. Не обещаю, что я вернусь к вам также скоро, как когда-то Геракл и Орфей, но я обязательно вернусь! Не поклоняйтесь чужим богам! Почитайте своих отцов и матерей, и не обижайте ближнего своего! Берегите своего будущего вождя Авесалома! — просил и напутствовал он своих воинов.
Бес со шрамом на лице защелкнул на его запястьях золотые наручники, и, понурив голову, Деметрис пошел вслед за ним, недоумевая: зачем ему, немощному старцу, сковали руки? Чтобы он не перекрестился?! Так, ведь перекреститься можно и по-эфиопски, скрестив большой и указательный пальцы обеих рук, что он и сделал, когда по движущемуся эскалатору его подняли на борт "летающей тарелки".
Знак креста, которым он себя осенил, возымел действие. На душе стало как-то совершенно спокойно, будто его забирали не в тартар, а на увеселительную прогулку. Не потерял он и способности объективного восприятия действительности. Так, он обнаружил, что "летающая тарелка" изнутри гораздо просторнее, чем снаружи. И тогда у него в голове промелькнула здравая мысль о том, что он, вероятно, уменьшился в размерах.
Каждый шаг давался ему с большим трудом, словно он протискивался через густое желе. Изредка его подталкивали в спину, чтобы он шел скорее. Павлов знал, что это Арнольд Борисович, но повернуться назад и заявить протест по поводу невежливого обращения с пленным, у него не было, ни сил, ни желания.
Следуя за бесом со шрамом, он попал в большой белый зал диаметром около 20 метров. По периметру помещения располагались входы, между которыми было по 5–6 стоек с мерцающими огнями. Купол потолка излучал мягкий рассеянный голубой свет. На одной из стен имелся огромный информационный экран. Возле другой стены стоял пульт, на котором имелось большое количество переключателей с черными ручками и прямоугольных светящихся кнопок с нарисованными символами. Такие же мигающие кнопки были на стойках.
Бес со шрамом грубо толкнул его на длинный кожаный диван и исчез в одном из проходов. Арнольд Борисович Шлаги присел рядом с Павловым, взял в руки какой-то пульт и стал нажимать на кнопки, приговаривая:
— Щас, выясним, куда делся ренегат Петрович.
Информационный экран превратился в телевизионный приемник, по которому бес пытался целенаправленно отыскать интересующую его информацию в потоке ежедневных сообщений так называемых "контактеров" за огромный промежуток времени. И хотя "контактеры": мужчины и женщины, реже — дети, — говорили на самых разных языках, Павлов удивительным образом понимал их всех. Заметив его реакцию, бес не без гордости проворчал: