Миллион миллионов, или За колёсиком
Шрифт:
Он долго любуется ею, потом подбирается сзади, кладет руку на смуглое плечо. Клара не вздрагивает от неожиданности, для неё просто не бывает неожиданностей, она всегда готова ко всему. Она усмехается, не отрывая глаз от происходящего на сцене.
Там, выплевывая последние слова в лица богов, Альберих тоскует по утерянному кольцу.
…я дождусь времён, когда ты опять моим будешь! Но ныне, в муке моей, — ха! Проклято будь,Мхов усаживается рядом с Кларой. Клара на него ноль внимания, только положила горячую продолговатую ладонь на его колено. Вникает в разборки близ Валгаллы и лопает конфеты; полоска растаявшего шоколада обрамляет алую помаду на её губах. Мхов расслабляется, думает о своём. Невесёлые мысли проклёвывают его темя изнутри черепа.
Вчера вечером он попробовал по душам поговорить с сыном, хоть и нелегко ему было: он только что закопал добермана под кустом пузырника в укромном уголке сада, перед тем завернув собаку в чёрную пластиковую плёнку. Разговора не получилось. После первых же его слов Алексей ударился в самую настоящую истерику, агрессивную и бессловесную. Мхов вынужден был оставить его в покое, так и не получив ответа на вопрос «почему?». Больше всего напрягает то, что сын так и не признался в содеянном. Не так страшна ересь, полагали инквизиторы, как упорство в ереси. А инквизиторы знали в таких делах толк. Ведь признание — это почти раскаяние. А в непризнании, в нераскаянии есть что-то ещё более зловещее и опасное, чем само по себе преступление. Затаённое зло — вот что там есть.
Тем временем на сцене боги, наконец, уговаривают строителей Валгаллы, братьев-великанов Фазольта и Фафнера, взять за работу всё золото Рейна плюс в качестве бонуса злосчастное кольцо нибелунга — всё это взамен обещаной им ранее молодой богини Фрейи. Только-только великаны начинают промеж себя делёж, как в кармане у Мхова сигналит мобильный телефон. Звонит Срамной.
— Кирилл Олегович, я тут наверху у дверей. Будьте добры выйти на минуту, не телефонный разговор.
Мхов выходит. Срамной деликатно берет его под руку, отводит в сторонку.
— Кирилл Олегович, а клиент-то дуба дал.
Не дождавшись никакой реакции, генерал пускается в подробности.
— Вы ушли, мы продолжили. К сожалению, с прежним успехом. А десять минут назад, — Срамной коротко глядит на золотой «Лонжин», тонко гармонирующий с золотыми же запонками в манжетах добротной сорочки, — так вот, десять минут назад он как-то… устал и…
— Что вы сказали? — удивлённо переспрашивает Мхов.
— Я сказал, что он как-то… устал.
— Как это? Что вы имеете в виду?
Срамной поджимает губы.
— Было такое впечатление, что он именно устал.
— От чего?
— От всего. От нас.
— А из чего сложилось такое впечатление? — продолжает допытываться Мхов, сам не понимая, зачем ему это нужно.
Срамной сосредотачивается, припоминая.
— Ну, из того, как он посмотрел, как вздохнул, пошевелился, переменил позу, наконец.
— Хорошо. Устал. И что дальше?
— Дальше? Дальше ничего. Закрыл глаза. И помер.
— Вот так вот взял и помер.
— Именно так, Кирилл Олегович. Я же говорю,
— Плохо, Пётр Арсеньич, — резюмирует Мхов. — Мы так ничегошеньки и не знаем.
— Будем работать дальше, Кирилл Олегович, — генерал разводит руками.
— Да уж работайте, — роняет Мхов. — Кстати, сегодня как?
— Пока ничего. Не докладывали.
— Работайте, — сухо повторяет Мхов. И уходит обратно в ложу.
На сцене как раз Фафнер, не поделив с братом вознаграждение, бьёт Фазольта тяжёлым колом по голове и, глумясь над умирающим, поёт:
…а колечко-то моё!И, не торопясь, собирает в мешок оставшееся золото.
Клара неожиданно громко смеётся. Непрожёванная конфета тягучей сладостью пузырится на её губах. Ведомый одной только ей юмор ситуации никак не дойдёт до Мхова. Зато он вдруг чувствует сильнейшее желание, соотносимое, если учесть нахождение поблизости свежего трупа, с некрофилией. Но Мхов об этом не догадывается. Крепко обхватив длинное туловище смеющейся Клары, он втискивает её лицом вниз в узкое пространство между рядом кресел и стенкой ложи. Опускается над ней на колени. Высоко задирает платье. Шарит между влажных ляжек, отыскивая оптимальный путь. Затем с силой вдвигается в хохочущую Клару и горячо функционирует с ней под мощные звуки оркестра.
Долго, очень долго.
Доннер ударами своих молний рассеял тучи над замком.
Вотан пропел хвалу Валгалле, новой обители богов.
Оставшиеся ни с чем русалки жалуются из вод Рейна, умоляют вернуть им золото.
Боги торжественно шествуют в Валгаллу, свой облачный чертог.
И только тогда обессилевший Мхов извергается в загнанную Клару, её финальный вопль высокой чистой нотой вонзается в заключительные, могучие аккорды оперы. Снизу, оттуда, где Клара, душной волной поднимается сырой, как бы мясной запах, и тут Мхов вспоминает, о каком таком мясе толковал ему завлит.
Уже отправив Клару с водителем домой и сидя один в машине, он набирает телефон директора театра.
— Лев Данилыч, это Мхов. Ко мне сегодня завлит подходил. У него небольшая проблема. Да. Кто-то там написал пьесу в стихах. Излишне замороченную. Но, судя по всему, интересную. Ну. Да, «Мясо». Знаете? Да. Что-то антиутопическое. Типа, мясократическое общество и так далее. Да. Ха-ха. Ну, этот автор согласился переделать её в оперное либретто. Для нас. Просит бабок прибавить. Подходил? Сколько? Ну и что? Лев Данилыч, это смешно. Конечно. Вот именно. Да. Понравилось. Мощно. Хорошо. Обсудим. Да говно вопрос. Спокойной ночи.
Мхов, не торопясь, трогает с места. Настроение не то чтобы сильно улучшилось, но явно не такое поганое. Клара… Неудобно получилось с завлитом. Надо при случае извиниться. Завлит свое дело знает, директор им доволен. А он, Мхов, доволен своим театром. Это, конечно, для него не бизнес, так, почти меценатство. Но себя окупает. Опера, в силу своей изначальной помпезности, хорошо жрётся потянувшимися к большому стилю вчерашними мыловарами. Для таких сейчас месяц в театре не показаться — кореша не поймут.