Миллион на стене
Шрифт:
Он сердито махнул рукой.
– Ладно, – сказал Калев, – давай сюда свой список, я передам его Андресу.
– Но получится, что я подозреваю людей, которых не подозреваю.
– Ну дай фамилии тех, кого подозреваешь.
– Я ведь не их подозреваю. Получится неловко. Выйдет, что я голословно обвиняю…
– Никто не собирается их обвинять, – перебил его Калев. – Там просто проверят, нет ли какой-либо из твоих фамилий в компьютере, может, кто-то имел контакт с людьми, проходившими по делам, связанным с похищением предметов искусства.
– Это все у них в компьютере?
– Разумеется, – сказал Калев. – То есть, по правде говоря, понятия не имею. Но по логике вещей…
Матс еще некоторое время смотрел на свой список, потом проворчал:
– Я все-таки выпишу только тех, кто мог передать дальше.
Они
– Это Арво, – сказал Теллер, – книгу у меня одалживал, утром звонил, что занесет.
Он вышел в прихожую, и Диана тихо спросила:
– Кто такой Арво? Сын?
Калев кивнул.
– Странно, что мы его ни разу не встретили. На выставках Матса хотя бы. Если уж он имеет отношение к искусству…
– К музеям, – поправил ее Калев.
– Есть разница?
– Есть. Он просто чиновник, – пояснил муж. – А не встречали мы его потому, что он до последней пары лет жил в Тарту. С матерью и отчимом, потом в университете учился, потом работал там. Тсс…
Диана, готовая задать следующий вопрос, закрыла рот и как раз вовремя, отец и сын Теллеры вошли в гостиную.
– Знакомьтесь, – сказал Матс.
Сын Теллера был такой же благообразный, как отец, может даже, еще более, какой-то чересчур уж вежливый, лощеный, разнаряженный средь бела дня в выутюженный черный костюм с белой сорочкой и красно-зеленым галстуком, слишком, по мнению Дианы, ярким, собственно, теперь, эти попугайские галстуки носили все, от телеведущих до президентов.
Он, кажется, заметил, что Диана обратила внимание на его небудничный облик и пояснил словно извиняющимся тоном:
– Делегация приезжала финская, пришлось быть при параде.
Диана улыбнулась, как бы принимая сообщение к сведению, но все равно подумала с малопонятной даже себе неприязнью, что искусствовед этот какой-то искусственный… то есть не искусствовед, а чиновник, хотя как можно работать в музее и не разбираться хоть чуть-чуть в искусстве, даже если образования соответствующего не имеешь…
– Ну как? – спросил сын отца. – Из полиции нет новостей?
– Нет, – буркнул Матс сердито. – Вот с Калевом обсуждали…
Что именно обсуждали, он уточнять не стал, а Калев перевел разговор в другое русло.
– Как вы думаете, – спросил он, поворачиваясь к Арво, – есть у вора шанс продать картину кому-то тут, в Эстонии? Вы ведь в некотором роде специалист, не по скупщикам краденого, конечно, но коллекционеров наверняка знаете?
– В какой-то степени, – согласился тот осторожно. – Могу сразу сказать, что для среднего собирателя живописи это полотно слишком дорогое. По сути дела мало-мальски отвечающую ценности картины сумму сразу может выложить только нувориш. Но ведь теперь, после статьи в «Постимеес», всем уже известно, что картина украдена. Я могу, конечно, вообразить себе ярого коллекционера, который наплюет на все сопутствующие обстоятельства и повесит картину в спальне, как вот папа, чтобы любоваться в одиночестве. Но нуворишу это вряд ли интересно, они ведь такие покупки делают больше для саморекламы.
– Или, чтобы вложить деньги, – заметил Калев.
– Это, когда речь о чистых картинах. Деньги вкладывают так, чтобы в любой момент их можно было получить обратно, – возразил «музейный работник». – А продать ворованную вещь… Не скажу, что это совсем уж невозможно, но проблематично.
– В общем, пристроить свое приобретение вору будет нелегко, – подвел итог Калев. – То есть, скорее всего, картина еще у него. Если только он не стащил ее по предварительной договоренности с будущим покупателем.
– Это вряд ли, – сказал Арво. – Ведь полиция считает, что вор – дилетант, а дилетанту не так просто выйти на нужного человека. Для этого надо хорошо знать конъюнктуру.
– Как вы, например, – прищурился Калев.
– Хотя бы, – согласился тот, принужденно улыбнувшись.
– А как с обратным вариантом? – вставила Диана. – Кто-то мог сделать дилетанту «заказ». Это наверняка дешевле.
– Но опасней, – возразил Калев. – Попадется и выдаст. Ну а как насчет вывоза картины за пределы Эстонии?
Арво развел руками.
– Это уже не ко мне.
Позже, когда супруги Кару вышли из подъезда, Калев буркнул:
– Ну и дело! Подозревается целое художественное
Диана хихикнула.
– Да, солнышко мое, то ли дело какое-нибудь примитивное убийство. Пять кандидатов, ну пусть двенадцать, и выбирай.
– Зря веселишься, – ответил Калев холодно. – Убийство и в самом деле расследовать куда проще. Нашел мотив, и все. А воровство или грабеж выгодны слишком многим, поди выдели конкретного исполнителя. Если б я занимался криминалистикой, я бы, конечно, предпочел иметь дело с убийствами.
– С убийством не выйдет, – вздохнула Диана. – На этот раз поучаствовать тебя, кажется, не зовут.
– Естественно, – ухмыльнулся Калев. – Лет пятнадцать назад я еще, может, и способен был опознавать женские тела, но теперь…
– Теперешние тела все одинаковые, – сказала Диана, – тощие и длинные. Вряд ли кто-то способен отличить одно от другого.
И однако нашлись люди, которые отличили.
Калев в спальне работал, а Диана сидела на диване в гостиной с книгой в руках, но читалось ей не очень, она то и дело вспоминала вчерашний визит к Теллеру, а вернее, ту его часть, которая включала разговор о Камилле, дочери Матса, ныне пребывавшей где-то в Европе, кажется, в Германии, точно не запомнилось. И не столько сама Камилла ее волновала, сколько всплывшая в очередной, не первый и уж наверняка не последний, раз избитая, банальная, заболтанная, но от того не менее актуальная, можно сказать, вечно актуальная проблема отцов и детей. Вечно, а теперь приобретшая особую, заостренную актуальность в связи с тем, что граница между поколениями оказалась и таковой между системами или, как учили в институте, общественно-экономическими формациями. Это ведь только кажется, что детей воспитывают родители или там школа, да даже улица, нет, детей воспитывает время, общественная атмосфера, они впитывают особенности этого времени, которые носятся в воздухе, ядовитые миазмы, исходящие из желтой прессы, телевизионного монстра, бульварной литературы, дети это сплошные маугли, которые растут в джунглях и учатся жить у волков… И первое, что они восприняли, всосали, впитали, это чудовищное знание формулы: главное – деньги… И куда ни глянь… Она машинально перевернула страницу и подумала, что в конце девяностых, когда наступила долгожданная свобода книгоиздания, и на восхищенных читателей выплеснулось целое море литературы, книги были толстые, шрифт мелкий, ощущение, что издатели торопятся поделиться с читателями сокровищами, которые совсем недавно были недоступны и тем, и другим, ощущение, что книги издаются людьми, которые любят литературу. Но постепенно книги стали становиться все тоньше, а шрифт крупнее, и понятно, что сегодняшних издателей интересуют, в первую очередь, деньги. Пусть даже одни издают еще более-менее художественную литературу, а другие – абсолютный мусор, все равно, и для первых, и для вторых, во главе угла все то же: деньги. Деньги! И если такое происходит с книгоизданием, что говорить обо всем остальном… Молодое поколение срочно училось зарабатывать, а научившись, поглядывало по сторонам… как? Хорошо еще, если снисходительно-добродушно, как Юри, сын Калева, ну а коли со злым презрением, как эта самая Камилла? Чего ждать от собственной дочери, Диана пока понять не могла, в школьные годы особых трудностей с ее одеванием-обуванием не было, не потому, конечно, что они с Калевом хорошо зарабатывали, а просто Лелька была единственной внучкой, и бабушка с дедушкой ее баловали, а теперь, когда дитя училось в Москве, и вовсе возложили обременительные, надо полагать, обязанности по удовлетворению девичьих прихотей на себя. Помогал, конечно, и Лелькин папочка, в чем-в чем, а в жадности бывшего родственника Диана упрекнуть не могла, тем более, что с доходами у него был полный порядок, на дочку-студентку выделить малую толику мог запросто. Ну а потом… Собственно, дальше могло сложиться, как с тем же Юри, выучится дочка, подберет себе местечко потеплее, для молодых это куда проще, это в сорок лет работу найти проблема, а в двадцать два, да еще с дипломом экономиста, самый смак, устроится в какую-нибудь фирму и будет зарабатывать и на тряпки, и на все прочее… И, скорее всего, там, в Москве, и зацепится, сейчас еще скучает по Таллину и подружкам, ну и по маме, конечно, но пока отучится, всех забудет… Как это ни печально…