Миллион открытых дверей
Шрифт:
До прихода человека, который должен был сменить отключившегося робота, оставалось еще несколько минут, поэтому я велел роботам еще немного поприбирать в помещениях — в новоотстроенных домах всегда пыльно, — а сам взял банку горячего кофе и отправился в небольшой солярий на третьем этаже, чтобы полюбоваться закатом. Я был готов отказаться от сна и проработать всю Первую Тьму, но все же решил, что заслужил короткий перерыв.
Солярий был обставлен широкими удобными скамьями.
На полу были разбросаны в живописном беспорядке мягкие подушки. Это помещение предназначалось для чтения и бесед, но вид, открывавшийся из высоких стрельчатых окон, оказался на удивление великолепен. Под Центр выделили место
Но к западу от уродливого нагромождения бетонных коробок Утилитопии горело яростное янтарное око Муфрида, ставшее наконец видимым на то краткое время Первого Света, когда туман рассеивался. Звезда как бы прожигала себе путь между высокими пиками Оптималей. Сияли их заснеженные вершины, а от гор тянулись глубокие тени к морю.
Над ледниками клубился пар, опускался в темные ущелья и фьорды. Занимались короткие грозы, молнии сверкали над зубчатой линией горного хребта.
Я не отрывал глаз от горизонта. На западе взошла луна и поползла по небу к Муфриду, тускнея по мере восхождения.
Наверное, только я, являясь обладателем немногочисленных в этом городе окон, мог наблюдать все это в свое удовольствие. Но пожалуй, местных жителей можно было бы научить видеть то, рядом с чем они обитали.
Теперь я понимал, почему настроение у меня стало лучше в сравнении с тем, каким было, когда я сюда попал. Весь день я занимался настоящей работой. Встал рано и сразу сел за руль «кота». А главное, что моя работа предназначалась для чего-то стоящего. Мне предстояло подарить этим холодным, неэмоциональным людям немного света истинной культуры.
Правда, я настойчиво предупреждал себя о том, что я ни в коем случае не должен показывать каледонцам, что я здесь для того, чтобы показать им лучшую жизнь, — миссионеры, даже те, у которых на уме нет ничего, кроме обычного человеческого тепла и света, в конце концов никогда не пользуются популярностью! Но я знал, для чего я здесь.
Внизу у тротуара появился трекер, выпустил вместо гусениц колеса и припарковался рядом с моим «котом». Я был уже на полпути к дверям, когда раздался звонок.
На пороге переходного люка стоял, переминаясь с ноги на ногу, молодой человек с африканскими чертами лица и светлыми волосами. Не глядя мне в глаза, он сообщил:
— Прибыл для выполнения работы.
— Отлично, — сказал я. — Пожалуйста, проходите. Меня зовут Жиро Леонес.
Я взял у него куртку и повесил на вешалку. Похоже, это его ошеломило — видимо, он принял мое действие за работу, а люди на роботов не работают.
— Проходите, — сказал я. — Кстати, как вас зовут? Не хотелось бы называть вас «устройство
— Торвальд Спендерс, — отозвался молодой человек и непонятно зачем назвал свой идентификационный номер.
Целый час мы развешивали репродукции картин в коридорах и холлах. Торвальда, похоже, сильно удивляло то, что мне настолько небезразлично, какую картину куда повесить.
Думаю, ему картины представлялись чем-то вроде обоев, которые почему-то покрывали не все стены целиком.
Прибыл бар для вестибюля. Десять минут упорного труда потребовалось нам с Торвальдом для того, чтобы поднять стойку по лестнице. Я все это время искренне сожалел о том, что не додумался устроить в Центре настоящего лифта вместо одноместного спрингера.
Наконец мы водрузили стойку на место.
— Можете загрузить ее, — сказал я Торвальду. — Бутылки вон в тех ящиках — расставьте их в алфавитном порядке на полках.
Он кивнул и принялся за работу, а я стал вешать гобелен.
Гобелен представлял собой фабричную имитацию ручной работы, и, как правило, такие гобелены висели прямее сотканных вручную, но все же потребовалось немало труда, чтобы заставить его висеть ровно.
Истекла половина смены Торвальда, уже совсем стемнело, луну заволокло тучами, и я включил свет и принялся подбирать нужный набор цветов и яркости для освещения гобелена. Спектр Арктура был внесен в базу данных, но мне нужен был не просто свет Арктура, а спектр его света после попадания в стрельчатые окна и отражения от шершавой поверхности гранитных сводов. Дома я просто мог бы заказать соответствующие светильники, но здесь до открытия ярмарки какой-либо обмен между нашими планетами пока осуществлялся только на уровне письменных сообщений, и я сильно сомневался в том, чтобы Маркабру согласился нашлепать мне двадцать страниц соответствующего текста. Если бы вообще написал. Пока писем от него не было.
— Немного темно для того, чтобы читать надписи на этикетках, — сообщил Торвальд.
Я поковырялся с пультом и переключил параметры на местный стандарт — тускло-янтарный.
Когда я вернулся к компьютеру, я услышал жалобный вздох.
Я оглянулся и увидел, что Торвальд пригнулся и что на лбу у него красное пятно.
— Чуть не уронили что-то? — осведомился я.
— Ноп, просто отвел взгляд, и… эта ткань на стене… она такая яркая. И тут со мной что-то случилось. Как-то она на меня подействовала.
Я подошел к стойке и пристально посмотрел на Торвальда, но тот снова занялся расстановкой бутылок и на меня не глянул. Я обернулся и взглянул на гобелен.
Я знал, что свет не правильный, поэтому не придавал этому особого значения. Темные, богатые оттенки аквитанских гобеленов создавались за счет сочетания ярких красок с красноватым светом Арктура — по типу того, как старые мастера добивались богатства полутонов за счет затемнения глянца.
— Это называется «гобелен», — сказал я, стараясь говорить как можно более непринужденно, но при этом мысленно молясь о том, чтобы у этих варваров-прагматиков осталась хоть какая-то толика эстетического чувства. — А вам понравилось то, что вы почувствовали?
Он посмотрел на меня и ответил:
— Яп. Вроде бы. Нет, правда понравилось. Это для этого и предназначено — для того, чтобы фокусировать чувства?
— Сказано неплохо, — отметил я и решил, что над эстетикой речи Торвальда можно будет поработать позднее. Сейчас же я искренне радовался обнаружению у него эстетического чувства, пусть оно и было извращенным.
Он слегка покраснел.
— А я подумал, что это для того, чтобы… ну, чтобы согревать стену. Не в буквальном смысле, не как одеяло, а для того, чтобы отгородить комнату от холодной стены. В школе я слышал о том, что в домах у вас очень холодно, и решил, что для этого вам и нужны эти гоблины.