Миллионы не моего отца
Шрифт:
Михаил был сегодня не Михаил, а сын Мещерского, – самозванец, авантюрист, герой романа. И страницы этого романа, написанного женской рукой, он вез с собой, во внутреннем кармане куртки. Он бы не решился читать его здесь, в переполненном вагоне – это все равно, что наполнить ее пустую аудиторию людьми. Михаил ждал, когда придет домой, нальет себе чашку чая и в уединении раскроет ее дневник.
Потому что жил Михаил один, в небольшой однокомнатной квартире спального района, неспокойного транспортной суетой. Квартиру эту он снимал третий год, изредка отправляясь отсюда в подмосковный Воскресенск на электричке.
В Воскресенске жила его мать. Сейчас тоже
Виктор Мещерский тоже когда-то в Петропавловске служил, но по призыву, а после во Владивостоке занимался торговлей. Он не был еще богат, когда познакомился с Натальей, врачом-окулистом и своей будущей женой. Их недолгий брак оборвался, когда Виктор узнал о романе жены с Игорем Прилугиным и ее беременности от любовника. Возможно, Мещерский и простил бы жену, но чужого ребенка он не хотел, а она не могла на аборт согласиться.
Ирония судьбы заключалась в том, что человек, на чье наследство теперь претендовал Михаил, когда-то хотел предотвратить его появление на свет. Впрочем, Михаил об этом не знал, и сейчас восхищался Мещерским, которому в рисковые девяностые удалось сколотить начальный капитал на портовой торговле, перебраться с деньгами в Москву и дальше развивать бизнес, чтобы потом, не будучи еще старым, продать все активы на родине и отойти от дел и удалиться для спокойной жизни в благополучную Европу, где владеть недвижимостью и собственным самолетом, на котором однажды разбиться посреди австрийских Альп.
А вот Игоря Прилугина – биологического отца Михаила, девяностые остановили на своем рубеже: он погиб в 1991 году, не то от рук конкурентов, как и он занимавшихся торговлей корейской аудиотехникой, не то среди друзей рок-музыкантов – в пьяной драке. Он и сам был музыкантом: у матери была заезженная магнитофонная кассета, которая потерялась при многочисленных переездах вслед за офицером Старостиным из гарнизона в гарнизон.
Старостин по замыслу матери должен был являть собой образец правильного отца. Он был военным, но во времена, когда армия не существующего более государства тяжело переживала поражение в холодной войне. Он был человеком дисциплины, но не в те утра, когда от выпитого накануне со сослуживцами раскалывалась голова. Он назывался человеком принципов, но принципы оказывались довольно гибкими, когда надо было закрыть глаза на воровство в воинской части или самому участвовать в нем. Когда от согласия действовать со всеми вместе зависела твоя карьера.
Михаил уважал отчима, особенно в детстве, в дни, когда тот надевал парадную форму. Но отец-военный мягкому, задумчивому Михаилу не подходил. Те легкие досада и раздражение, которые нередко сквозили в словах Старостина в разговоре с Михаилом, могли бы подорвать уверенность последнего в себе, если бы только Михаил ощущал отчима своим действительным отцом. Но этого не было. Настоящий отец был… неизвестно где. Михаил предпочитал думать о нем не как о мертвом, а как об отсутствующем. И этот отсутствующий отец мог быть кем угодно, от школьного учителя до героя просмотренного боевика. Этим отцом вполне мог оказаться Виктор Мещерский, – почему бы и нет? Михаил, вернувший себе
Прилугин, Мещерский, Старостин, – все три отца были мертвы. Михаил остался один, и ему предстояло отыскать Лизу Смирнову, которую тоже постигла утрата.
* * *
«Моя мать терпеть не могла кошек и отказывалась их заводить. Казалось бы, такое ли большое дело – кошка? – Но нет.
Помню, как я посмотрела в детстве мультфильм “Девочка и слон” по рассказу Куприна. В нем девочка хотела не котенка, а целого слона, и заболела, пока его к ней не привели.
Я думала, вот бы заболеть как эта девочка. Но как назло, я отличалась очень хорошим здоровьем».
28 мая 2014 года
И ниже:
«Есть люди, которые вечером в ванной, смыв мыло с лица, боятся открыть глаза и посмотреть в зеркало: вдруг за своей спиной они увидят что-то страшное.
Кинематограф расстроил наши нервы.
Вот и я в тот раз почувствовала не то чтобы страх, но тревогу – и холодок побежал по спине.
Но тут же, не открывая глаз, я подумала – а хорошо, хорошо бы увидеть что-нибудь!
Ведь это бы означало, что мир вмиг лишился своей унылой предсказуемости.
Пусть была бы опасность – пусть!
Но мир бы перевернулся, и как минимум не пришлось бы идти завтра на работу.
Я открыла глаза, и ничего не увидела».
30 июня 2014 года, синяя тетрадь
Михаил тоже не слишком любил свою работу. Вот уже третий год он трудился в отделе продаж фирмы, занимавшейся торговлей кухонным оборудованием, а до этого – в одном издательстве, тоже в продажах. Но на холодильниках и кофемашинах получалось зарабатывать лучше, чем на книжках.
А еще раньше Михаил, так же, как и Лиза, учился в РГГУ, только это был истфак, а не философский факультет, и окончил он его до поступления Лизы. Так что в стенах родного вуза они не могли пересечься.
Со старших классов школы история интересовала Михаила. Математика была слишком сложна. В физкультуре Михаил не делал больших успехов, хотя и не был хил. На литературе требовалось вникать в переживания выдуманных героев и читать пухлые тома, написанные витиеватым языком.
История – она была то что надо. Как и литература, она была наполнена интересными персонажами из разных эпох в затейливых костюмах, с самой незаурядной судьбой. Но история, в отличие от литературы, когда-то была реальностью, – так Михаилу казалось первое время. Это была понятная, стройная реальность прошлого, а не сумбур настоящего, в котором Михаил пребывал.
Но только поступив в университет, Михаил понял, какая это все мистификация. И профессора с бородками в старомодных костюмах-тройках, и телевизионные политики-патриоты, и политики-либералы, – всякий норовил выдумать свою историю вместо той, которую никто не знал. А то, что она случалась проста и понятна, так это потому, что выдумщики оказывались небольшого ума. История была та же литература, с той лишь разницей, что последняя не прикидывалась истиной.