Милочка

Чарская Лидия Алексеевна

— Не знаю… право, не знаю. Милочка упорна… Она никогда не изменяет своему слову. Вчера она говорила, что нет ничего ужаснее положения матери, не видящей своего ребенка… Но не бойтесь, это могла быть только минутная мысль. И потом она любит вас…

— Да… любит, если отчаяние не убило в ней чувства. Если…

Но Бронин не кончил…

Прямо на них, освещенная красноватым отблеском, тихой и неверной походкой шла Милочка. Её рука лежала на шее верного Дожа, который с трогательной осторожностью вел свою слепую

госпожу.

— Мы здесь! Сюда, Милочка! — крикнула Ольга, и бросилась на встречу сестры.

Милочка слегка вздрогнула. По её бледному личику разлился румянец. Она протянула вперед руку, ища опоры.

— Ну что, говорила ему? — тихо осведомилась она у подоспевшей сестры.

— Нет, милая, прости. Мне было жаль его… Его отчаяние ужасно и без того… И потом, зачем торопиться, еще не все потеряно…

— Нет, все! — спокойно произнесла Милочка голосом, заставившим задрожать сердце Ольги. — Все потеряно, — повторила она еще убежденнее и глуше.

Потом громко позвала Бронина.

— Володя, иди же сюда! Что ты там делаешь…

Он поспешил к ней, обнял её тоненький, хрупкий, как стебель, стан, ставший невероятно легким и воздушным со времени болезни.

— Что ты делал? — переспросила она.

— Я любовался Волгой и разговаривал с Ольгой Павловной.

— Обо мне, конечно…

— О тебе, Милочка.

— И она смалодушничала и не сказала тебе то, что я ей наказывала утром? Ну, так скажу я… Видишь ли, Володя… ты должен понять меня, потому что мной руководит здравый рассудок… Я тебя очень люблю… ты это знал и знаешь, но женой твоей не буду.

— Милочка!

— Не перебивай меня. Ты полон великодушия и жалости и принимаешь их за любовь… Но я не хочу жертвы… Я слепая… Не такую жену тебе надо, Володя… Подумай, что за жизнь будет у тебя. А у меня вдвое тяжелее. Вечное сознание, что заедаешь чужой век, могущий быть счастливым и нормальным! Нет, прости, Володя, и если не хочешь усугубить моего несчастья, отпусти меня с миром.

— Милочка, не убивай меня! — вырвалось у него глухо. — Скажи одно: если ты выздоровеешь…

— Это будет чудо, — горько улыбнулась слепая.

— Ну, допустим, что так… Но если совершится это чудо… — допытывался он, хватаясь за соломинку, как утопающий.

— То я снова твоя… — докончила она и протянула ему руку.

Они сидели теперь все трое, с Дожем у ног, на берегу обрыва, под которым тихо плескалась величавая, спокойно текущая Волга. Заходящее солнце обливало тем же красноватым светом и беляны, плывущие вниз по течению, и высокие, симметрично обрисованные силуэты Жигулей, казавшиеся далекими, светлыми призраками, и светящийся золотыми куполами на противоположном берегу городской собор… И все трое молчали…

III

Милочка снова ожила и похорошела…

Отец и мать ободрились… В сером домике с зелеными ставнями

снова засветило солнышко. Милочку везли в Вену, где появившаяся знаменитость делала чудеса… Эта знаменитость должна была сложной и мучительной операцией воскресить мертвые глаза Милочки.

В чудо хирургии верили родители, сестра и жених… Верила и сама слепая Милочка..

В комнатах серого домика стояли открытые чемоданы, куда заботливая рука Ольги укладывала белье и платье отъезжающих.

Всю эту неделю Бронин не ходил к Бирибиным по желанию самой Милочки.

— Нет, нет, — говорила она, — не надо, чтобы он был около меня до операции… Не надо… Я чувствую, что люблю его, как никогда, и могу снова взять свое слово обратно, снова обещать ему быть его женой, а каков еще будет результат поездки — неизвестно…

Ее успокаивали, уговаривали повидаться с Владимиром Васильевичем, но она твердо стояла на своем. Бронин, однако, знал обо всем, что происходило в сером домике, и не посещая своей бывшей невесты. Ольга каждый вечер бегала к обрыву на излюбленную скамеечку и сообщала ему все, что интересовало его относительно любимой девушки.

Эти встречи окрыляли, поддерживали молодого человека, давали ему силы и надежду.

С каким жгучим нетерпением ждал он прихода милой девушки, с каким жаром целовал её руки, благодаря за все её заботы и попечения о слепой сестре.

— Еще, еще немного — и вы снова будете счастливы, друг мой, — говорила Ольга, и добрые глаза её ласково смотрели в печальное лицо собеседника. — Я верю, твердо верю в могущество Бога и Его милосердие. Профессор хирург возвратит зрение сестре, я убеждена в этом…

Но сегодня, накануне отъезда, она не рискнула уйти к обрыву и позвала Бронина в беседку, одиноко притаившуюся в углу сада.

Свежая августовская ночь горела золотыми звездами, сияла мягким и ровным светом молодого месяца, шепталась своим стройным шопотом и пела запоздалой трелью какой-то ночной птицы… Бронин курил, и поминутно вспыхивавший огонек его сигары дрожащим светом обливал измененное ночными тенями лицо Ольги.

Она говорила своим ровным грудным голосом, сложив на коленях энергичные руки и высоко подняв к белому месяцу оживленное, странно похорошевшее лицо.

— Отец обещал писать все подробно… До операции и после… Бедная Милочка! Она должна очень страдать…

— И вы позволите мне приходить к вам ежедневно узнавать обо всем?

— Ну, конечно… Только знаете что, Владимир (она давно уже называла его полуименем), не лучше ли вам отправиться за ними?

И, задав этот вопрос, Ольга точно чего-то испугалась и смолкла.

Смолкла и птица, выводившая запоздалую трель в ближнем кусту.

Воцарилась тишина, не позволившая, однако, расслышать шелеста платья и мягких шагов собаки на влажной от ночной сырости дорожке сада.