Милосердие
Шрифт:
Не дань ли перестраховке и тот факт, что издательство «Молодая гвардия» не включило в собрание сочинений Василя Быкова его повесть «Атака с ходу», которая вошла в собрание сочинений автора на белорусском языке?
Уже говорили публично и писали о неоправданно трудной судьбе картин Алексея Германа. Десять лет пролежала на полке и картина Элема Климова «Агония». Недавно вышел на экраны новый замечательный фильм этого режиссера — «Иди и смотри». Оказывается, к съемкам этого фильма Климов приступил еще в 1976 году. Однако работавший тогда заместителем председателя Госкино СССР Б. Павленок прикрыл его работу. Понадобилось восемь лет, чтобы возобновить съемки
В подобных историях не всегда ощутима роль наших творческих союзов. Порою они предпочитают не вмешиваться в борьбу, которую одиноко ведет с издателями автор. Четыре года никак не могли решиться напечатать интереснейший роман ленинградского прозаика В. Мусаханова. История с этим романом возмущала литераторов Ленинграда, о ней говорили на собраниях, однако правление нашей творческой организации ничего не сделало, не откликнулось, не встало на защиту писательских прав. Сейчас наконец роман выходит в «Советском писателе». И никто не сможет объяснить, зачем нужны были эти четыре года мытарств.
Мы все с охотой повторяем, что художник призван служить своим талантом обществу, быть ответственным перед временем. Но эта ответственность должна иметь возможность осуществиться. И своевременно. И хочется, чтобы ответственность была полной. Чтобы не делить ее ни с кем и не ссылаться потом на редакторов, чтобы не было стыдно перед читателем, ждущим нашего слова не «после», а «до». Гражданское чувство ответственности нуждается не только в обязанностях, но и в правах. Оно должно быть поддержано практикой работы творческих союзов, иначе сегодня, очевидно, нельзя. Недаром ныне так остро ставится вопрос о персональной ответственности в народном хозяйстве, чтобы было кому отвечать, с кого спросить. Литература — дело тем более персональное, штучное, где понятие ответственности связано с глубоким, личностным и отнюдь не отвлеченным воплощением, с расширением и прав, и обязанностей писательского мужества. Все насущные, сложные вопросы нашего литературного бытия нуждаются в открытых, гласных обсуждениях.
Вопросы и ответы
Было время, когда я считал, что энергетика — это моя жизнь. Есть люди, для которых «геология — их жизнь», «архитектура — их жизнь», «авиация — их жизнь».
Литература в этом смысле не есть что-то исключительное. Исключительное — талант. Но у литературы имеются свои особенности. И о них стоит вести разговор.
Я высокого мнения о литературе и о людях, занятых ею. И все же, боюсь, мы придаем излишнюю серьезность, значительность литературе, и от этого отодвигается куда-то в сторону жизнерадостность литературного занятия. А оно — жизнерадостное, счастливое дело. Да, есть муки рождения слова, поиски совершенствования, неустанная одинокая работа прозаика, прикованного к обрезу своего стола. Но все равно, кляня свою работу, впадая в отчаяние, мы продолжаем ощущать чудо и удивительность того, как из ничего возникает нечто — реальный мир, люди, которые оживают и совершают самостоятельные поступки… Чувствовать себя Творцом, Создателем — в этом, конечно, и могущество и награда.
Нам льстит, когда на литературу возлагают ответственность, когда кажется, что от литературы зависит очень многое, когда от нее требуют решать проблемы школы, семьи, научно-технической революции и т. п. И мы сами иногда начинаем этому верить. Прислушайтесь к нашим отчетам, обсуждениям, дискуссиям — как все серьезно! Как будто бы от тех
Маяковский сказал, что писатель — это завод, вырабатывающий счастье. Но что за счастье получится, если вырабатывать его по удручающе серьезной технологии, если производители его не умеют быть счастливыми?..
Пробуждать чувства добрые, славить свободу, возбуждать любовь к жизни, красоте, отзывчивость к чужой беде и слабости — все это прекрасно уживалось в русской литературе, в литературной среде с чувством величайшего долга и ответственности перед народом.
Когда я принес свой первый рассказ в журнал «Звезда», как весело принял его и напечатал Юрий Герман, который ведал тогда прозой журнала! Благодаря ему, а затем Евгению Шварцу, Корнею Чуковскому, Александру Прокофьеву, Ольге Берггольц, Михаилу Слонимскому я успел увидеть, как можно весело жить и работать в литературе. Хотя в судьбе каждого из этих людей было немало тяжелого.
Чем руководствуешься, выбирая из множества тем, сюжетов, историй ту, которой будешь заниматься? Что влечет именно к этой теме, к этому характеру? Среди разных смутных, неосознанных чувств побеждает чувство заинтересованности, сопричастности с тем, что происходит кругом, с народной жизнью, той ее частью, с которой пришлось соприкоснуться, пережить ее или соучаствовать в ней. Выбираешь то, что неотступно мучает тебя, хотя часто это и невыигрышная тема и ожидают тебя в этой работе сложности, может быть, неразрешимые.
Такой, например, «невыигрышной» темой была для нас с А. Адамовичем «Блокадная книга», с ней пришлось хватить немало лиха, но отступиться от нее было невозможно. Когда мы погрузились в истории, рассказанные блокадниками, мы поняли, что если не напишем это, то никто об этом не напишет, что их рассказы, может, так и уйдут в небытие. Мы почувствовали себя единственными летописцами. Наверняка это преувеличение, но именно это чувство заставляло и помогало работать. Перед ним отодвинулись в сторону планы каждого из нас — задуманные рассказы, повести.
И, читая чужие книги, я всегда чувствую, была ли такая настоятельная необходимость у автора. Мы справедливо сетуем на появление серых, бесцветных произведений. Они творятся не только бесталанными, от которых ничего другого ждать нельзя. Среди этого потока немало пустяков, сделанных одаренными людьми, вещей облегченных, уклончивых, и чувствуешь в них нежелание принять в свою душу волнение, беды и заботы жизни своего общества, нежелание помогают критику доказывать свою мысль или опровергать мысли другого критика. Такую книгу вместе с ее автором перекидывают из статьи в статью, ею забивают голы, набирают очки, пасуют друг другу. Они крепко упакованы в «подарочные наборы», хотя все эти книги несовместны и тем и дороги. Они так и кочуют наборами из доклада в доклад, из обзора в обзор.
А рядом сосуществует мир книг, которые читают. Их просто читают, более того — перечитывают. Книги не однодневки, а многолетние спутники, книги, которые составляют «круг чтения» уже не одного поколения наших читателей. Этот круг чтения составляется годами, вне школьных программ, составляется в недрах семьи, среди друзей, читающей публики, любителей литературы. Конечно, оба эти круга в какой-то части своей совпадают, однако живут совершенно раздельно. И если первый круг, постоянно фигурирующий в печати, известен, то второй — никак не высвечен. Порой кажется, что его даже не хотят высвечивать. То ли сами исследователи избегают, то ли книги не привлекают.