Милость и расправа в Вене

Пинчон Томас Рагглз

— Дебби, — пробормотал он, — мой прекрасный бобрик.

— Как это мило, — сказала Дебби, улыбаясь через плечо Сигелу. «О боже, — подумал Сигел. — О нет. Бобрик? Так, ну-ка минуточку». Кто-то дергал Сигела за рукав, и он резко, нервно обернулся и увидел Бреннана. «Можно минуту переговорить с тобой наедине», — сказал Бреннан. Сигел заколебался. Ирвинг Лун и Дебби ласково шептались друг с другом. «Ладно, давай», — ответил отсутствующе Сигел. Они прохрустели по разбитому стеклу от французского

окна на небольшой балкон, что было неплохо, так как Сигел уже устал от спальни. Дождь превратился в легкий туман, и Сигел приподнял воротник.

— Я слышал, ты сочувствующий парень, — начал Бреннан, — и думаю, ты уже знаешь, как все между мной и Дебби. Но, по правде сказать, меня волнует индеец.

— И меня, — начал отвечать Сигел, но замолчал. Его теория о том, почему Ирвинг Лун не разговаривает, была основана только на подозрении; и, в конце концов, воображение, и так известное своей неуемностью, только разыгрывалось в этой абсурдной, сюрреалистической атмосфере. Так что вместо того он сказал: — Я понимаю, почему ты волнуешься.

Бреннан стал вкрадчивым.

— По-моему, он ее гипнотизирует, — признался он, бросая взгляды через плечо, чтобы проверить, вдруг кто подслушивает. Сигел важно кивнул. Бреннан пустился объяснять свою сторону в эпизоде с деревом, и когда закончил, Сигел, не обращавший на него внимания, с удивлением обнаружил, впервые за вечер посмотрев на часы, что уже почти одиннадцать. Кое-кто ушел, и вечеринка стала выказывать первые признаки замедления. Сигел побрел на кухню, где нашел пол своей бутылки скотча и сделал скотч со льдом; выходит, первый напиток с самого его прихода. Он стоял на кухне, один, пытаясь оценить ситуацию. Первая стадия — меланхолия. Вторая стадия — прямое насилие. Сколько выпил Ирвинг Лун? Насколько сильно голод влияет на психоз, когда тот уже пустил корни? А потом его проняла серьезность происходящего. Потому что если догадка верна, Сигел в силах показать своим прихожанам чудо, принести им весьма осязаемое спасение. Чудо Господа, да, но не просто какая-нибудь святая евхаристия. Он единственный, кроме Луна, кто знал. А еще, напомнил ему трезвый голос, он, похоже, единственный, у кого была информация о механизме психоза вендиго племени оджибве. Это может оказаться и стереотип, с Ирвингом Луном может твориться что угодно. И все же, все же… вопрос совести. К нему подошел Винсент и хотел переговорить, но Сигел отмахнулся. Хватит с него исповедей. Он подивился, как его предшественник умудрился так долго оставаться духовником. Теперь до него дошло, что комментарий Лупеску при расставании был не пьяной остротой; но что тот действительно, словно какой-то Куртц, был заключен в сердце тьмы, из которого никогда не высылают слоновую кость, ее

только ревностно копят собиратели, чтобы потом с кровью, фрагмент за фрагментом, возводить храмы во славу какого-нибудь образа или идеи-фикс и украшать изнутри фресками снов или кошмаров, и наконец закрыться от враждебных джунглей — каждый сам себе «агент» в собственной башне из слоновой кости, без окон и дверей, все глубже и глубже погружающийся в себя и лелеющий тусклый огонек на алтаре. А Куртц ведь тоже по-своему был духовником. Сигел потряс головой, чтобы выкинуть эти мысли. В соседней комнате кто-то начал игру в кости, и Сигел уселся на кухонный стол, качая ногой, поглядывая на толпу.

— О, вы та еще компания, — пробормотал он.

Он уже начал думать, что, может, пора послать всех к черту и в конце концов завалиться к Рейчел, когда увидел, как Ирвинг Лун проходит, как во сне, под эмбрионом, глядя перед собой, но ничего не замечая. Сигел, парализованный, наблюдал, как Ирвинг Лун вошел в спальню, подтащил кресло к стене, встал на него и снял один из БАРов. Восторженный, целиком погруженный в свои действия, индеец начал шарить по ящикам конторки Лупеску. Сигел осторожно сполз со стола и прошел на цыпочках к спальне. Ирвинг Лун, спокойно напевая под нос, извлек с улыбкой коробку патронов.30 калибра. С удовольствием принялся снаряжать магазин. Пока тот заряжал, Сигел считал патроны. В магазин поместится 20. «Ну ладно, Сигел, — сказал он себе, — вот оно». Момент истины. Эспада сломана, мулета потеряна, лошадь распотрошили, пикадоры в панике. Пять часов дня, толпа кричит. Бык миура, с острыми рогами, бросается в атаку. Он понял, что у него шестьдесят секунд на принятие решения, а спокойный иезуитский голосок, осознав, что чудо перешло все же в его руки, безвозвратно, с тем же возбуждением теперь бахвалился. Сигел чувствовал себя так же, как когда видел пятьсот истеричных первокурсников, надвигавшихся толпой на женское общежитие, зная, что это он привел всех в движение. А другая, нежная его часть пела каддиши мертвым и горевала по восторгу иезуита, осознавая однако, что это епитимья не хуже других; просто не повезло, что только один-единственный Ирвинг Лун отведает тело и кровь, божественные или нет. И всего за пять секунд обе стороны пришли к согласию, что ему остается только один выход.

Сигел тихо прошел через кухню, через гостиную, не торопясь, незамеченный игроками в кости, открыл дверь, вышел в холл и закрыл за собой. Спустился вниз, насвистывая. Первые крики, топот и звон стекла он услышал на площадке первого этажа. Пожал плечами. Подумаешь, в Вашингтоне и не такое случается. Только выйдя на улицу, он услышал первый залп из БАРа.