Милостыня от неправды

Сорокин Ефим

— Это не так уж и мало, если учесть, что об этом вообще мало кто думает… И еще, Ной, я хотела сказать: никогда и не в чем не будет тебе от меня отказа!»

16

В этом месте сатир изрядно попортил пергамент. И я — один из ангелов, которых Господь послал на служение людям, сохранил несколько отрывков, которые делают понятным последующий текст. Надеюсь, что утраченное проявится в несказанном свете пакибытия.

«…мои родители и отец Ноемы лучшего не желали, и вскоре при свете брачных факелов мы сели за скромную трапезу…»

«…из осторожных застольных рассказов я узнал, что отец Ноемы, священник-сифит, отбывал за веру свой срок в карагодском

мучилище. Один разбойник, развращенный бесами, проиграл отца Ноемы в карты и должен был убить его. Но зарезать священника не удалось. Он схватил вгорячах какую-то болванку и ударил картежника по голове. Священнику дали еще один срок, уже не за веру, а за убийство. Он скорбел, что не выдержал и пролил человеческую кровь и теперь не может участвовать в богослужении. Но эта задержка на исправительных работах познакомила священника с матерью Ноемы…»

«…мать Ноемы в карагодском мучилище виделась с моей бабкой по отцу — Лией, первой женой Мафусала. Лия с рудников не вернулась и…»

«…когда из города нагрянул мой дед Мафусал. Он был возмущен и устроил в нашем доме такой скандал, что не только отец, но и мать, которая не хотела отпускать меня в город, выпив от свекра поругание, отступила перед его натиском.

— Да там на нашем Ное чуть ли не все закручено! — голосом житейской гордости вещал Мафусал. — И восстановление жертвенника на месте последнего вознесения Еноха, и очистка пруда, и установка памятника. Чуть ли ни сам скульптор Нир ваять будет! И-и… — Мощный кулак Мафусала делал круги над его золотокудрой головой, умножая уважение ко мне, хотя трудно было вылущить из услышанного смысл. Родители мои робко топтались на месте. Во всяком случае, мне так казалось. Что топтались и что топтались робко. И, как мне думалось, не без уважения и не без гордости посматривали на своего сына, рожденного в первобрачный год. С согласия Ноемы я изъявил готовность вернуться в город…»

«…Имея помощником ангела света, отец наспех сшил воловьими жилами кусочки пергамента, по которым мать читала молитвы, и получившуюся книжицу положили в мою котомку…»

«…Не буду описывать перипетии моего обучения… ибо труд мой будет суетен…»

«…Когда я вернулся из долгой отлучки, Ноема сказала, покрываясь стыдом:

— Если ты в городе ходил к каинитянкам… я все равно буду любить тебя… только тогда… я вернусь к отцу!

Я сказал, глядя в сочную бирюзу ее глаз, что в поведении соблюдал стыд и протянул жене золотобуквенную грамоту от епископа. Ноема взяла у меня благословение.

Вечером мы поднялись на крышу нашего дома, уселись на пальмовые пеньки, на которых обыкновенно сиживали отец с матерью, и, глядя на д-образный каменный мост, спокойно говорили о ближайшем будущем.

— Значит, на днях мы отправляемся на высокогорное пастбище? — через хор сверчков спросила Ноема.

— …с которого возносился Енох.

— Будем восстанавливать жертвенник сифитов?

— А помогать нам будет… Отгадай, кого епископ назначил нам в помощники? — Я посмотрел на жену взглядом заговорщика.

— Ной, я не знаю!

— Народный заступник Суесловец!

Ноема опечалилась. Я долго допытывался, что ее расстроило.

— У него всегда было больше склонности к красному слову, чем к честному делу!

— Ноема, — осторожно сказал я, — может, тебе не хочется ехать на высокогорное пастбище?

— Как ты мог подумать, Ной! — с волнением ответила Ноема и своим волнением заразила и меня. — Я всегда думала, что мы с тобой будем жить чистой недорогой жизнью. Как наши родители… Мама-покойница рассказывала одну легенду, может быть, даже не легенду, а быличку. Однажды Енох в молитве спросил Господа: «Господи, известна Твоя забота обо мне. Я был взят живым на небо, я спущен на землю для проповеди о смерти и воскресении, — но есть ли на земле люди, которые

достигли большей святости, чем я?» И тогда Господь повелел Еноху идти в одну весь, где проживали сифиты, и обратиться к женщине по имени… Я забыла ее имя, Ной, но это неважно. Женщина была уже в преклонных годах. Когда Енох спросил ее о ее добродетелях, она очень удивилась и сказала, что не делала ничего такого, чего бы не делали другие женщины нашего племени. А потом подумала и добавила: «Может быть, только тем и отличаюсь, что за всю мою долгую жизнь ни разу не прекословила своему мужу». — Ноема доверчиво улыбнулась. — Я буду стараться, Ной, походить на эту женщину.

Я засмущался, и, похоже, и горы засмущались вместе со мной.

17

С Суесловцем мы встретились в урочное время на перроне. Змий, как и в юности, мутно глядел на всех сверху своего нешуточного роста и что-то жевал верблюжьими челюстями. Прокатил мимо поезд, осторожно лязгая колесами, но вдруг что-то железно грохнуло, толпа на перроне вздрогнула, и люди бросились к остановившимся вагонам. Набивались в первые два, потому что большинство ехало до узловой станции. Там надо было успеть на другой поезд, а тот, кто бежал по железнодорожному мосту, как правило, опаздывал или забегал в вагон, когда все места были уже заняты. Поэтому на узловой все бежали по рельсам, огибая сипящий паровоз. Я направился в конец состава. Ноема поспешила за мной. Вагон был занят только наполовину. Ноема уступила мне место у окна, а сама села рядышком и прижалась ко мне. Прямоходящий подошел к нам с нахмуренными бровями. Он молча взял наши узлы и сказал на ходу:

— Здесь будет ду… — Осталось непонятным его «ду»: то ли — душно, то ли — дуть. И привел нас в переполненный вагон, где на узлах в проходе сидели люди. Каждый наш шаг встречали с неудовольствием. Мы ехали стоя.

— Есть быль! — сказал вдруг Прямоходящий, сказал так громко, что полвагона обернулось. Суесловец принялся рассказывать небылицу, и стало ясно, почему мы перешли из свободного вагона в переполненный. Тогда я не знал, что небылицу сию Змий недавно услышал от Йота, который велел пересказать ее мне и Ноеме. Йоту эта небылица досталась от жреца Иагу. Было велено пересказать ее народному заступнику Суесловцу. Небылицу придумал Иагу, точнее — Иавал-скотовод, но Иагу обработал ее для определенных нужд. Впрочем, он на авторство не претендовал. — Однажды Тувалкаин (все почтительно притихли) для сближения двух племен человеческих, находящихся тогда в разделении, пригласил в город каинитов Еноха — сифитского патриарха, чтобы показать, как живут каиниты. Едут Тувалкаин и Енох по дороге и вдруг видят: у обочины застряла груженая зерном телега землепашца.

— Пойдем и поможем землепашцу, — сказал Тувалкаин, останавливая коней.

— Я не хочу пачкать свои белые одежды, — отвечал Енох. — В них я молюсь и созерцаю ангелов!

— Тогда придется тебе обождать, — сказал Тувалкаин и спустился с колесницы в грязь. И помог землепашцу вытянуть застрявшую телегу. В свою колесницу Тувалкаин залез весь в грязи, и одежды его напоминали одежды бедняка.

Неожиданно явился ангел.

— Где ты так испачкался? — спросил ангел у Тувалкаина. Тот рассказал, как было дело.

— А ты, Енох? Разве ты не помогал землепашцу освободиться от плена дороги?

— Это меня не касается, — сказал Енох, — ибо я заботился о белизне одежд, в которых я созерцаю ангелов.

— Ты, Тувалкаин, за то, что не побоялся испачкаться, и вытащил из беды землепашца, будешь вечно править на земле, ибо людям нужен такой бесстрашный, готовый на подвиг правитель, подающий руку помощи попавшим в беду землепашцам. А ты, Енох, довольствуйся белизной своих одежд… Вот такая быль! Или легенда! — Змий взглядом победителя осмотрел слушающий его вагонный люд.