Милый друг Натаниэл П.
Шрифт:
– Да, это большая работа. Ты же хочешь сделать ее как можно лучше.
А секундой позже он вскользь заметил: как печально, что люди в наше время почти не читают.
– Трудно сохранять самоуважение в мире, где по-настоящему стоящая книга выходит тиражом, может быть, в сто тысяч. Даже самый тупой сериал о путешествиях во времени или кошках-убийцах мгновенно убрали бы, если бы он давал такой рейтинг.
– Ох, не знаю, – Ханна повернулась к нему на барном стуле. – Думаю, хотеть и одного, и другого – это тщеславие. Ну, ты понимаешь – писать книги, потому что это твое, но при этом еще и хотеть,
Она подняла бокал, элегантно, но и рискованно держа его за ножку почти на уровне подбородка. В ее манерах проскальзывала некоторая бесшабашность, плохо вязавшаяся с недавней застенчивостью.
– Ты и вправду настолько безразлична к судьбе книг? – спросил Нейт. – Сама же говорила, что любишь Набокова. И разве не ужасно, что люди перестанут читать «Лолиту»?
– Думаю, те, кто способен оценить «Лолиту», будут читать «Лолиту». – В ее голосе проскользнули кокетливые нотки. – А до остального мне нет дела. В том смысле, что мне наплевать, чем они там развлекаются.
«А ведь такая позиция не характерна для женщины», – подумал Нейт. Ханна рассуждала, скорее, как эстет, чем как воспитатель, а женщины, насколько он мог судить по собственному опыту, более расположены воспитывать и поучать. Интуитивно Нейт чувствовал, что она перефразирует кого-то (какого-то профессора? Или «Лекции по литературе» Набокова?), и этот кто-то – мужчина.
– Хочешь сказать, большинство людей – филистеры, и никакое образование, никакие культурные программы этого не изменят? – спросил он.
Ханна вскинула бровь.
– Не совсем. Я хочу сказать: кто теперь пользуется словом «филистер»?
– Ты же понимаешь, о чем я…
– Не думаю, что люди, не читающие романов, хуже тех, кто их читает, если ты это имеешь в виду.
– Не думаешь?
– Может, они, ну, не знаю, научные гении или христиане, посвятившие себя благотворительности. Не представляю, как чтение романов может возвысить меня или кого-то еще над другими.
– Ты это всерьез? Ты действительно так считаешь? Или просто отдаешь дань политкорректности?
Ханна засмеялась, и кардиган распахнулся, явив контуры грудей под майкой.
– По большей части – всерьез. По крайней мере, я стараюсь так думать.
Нейт поймал себя на том, что действительно разговаривает с Ханной, не пытаясь при этом отмечать ее странности и интеллектуальные ограничения.
На свиданиях его интеллект зачастую становился доставляющим неудобство придатком; он не исполнял то, что от него требовалось, то есть не обеспечивал сдержанно-циничным юмором, галантностью, удачной оценкой творений трендовых авторов, а надоедливо напоминал о том, что ему скучно. Сейчас Нейту скучно не было.
– По-твоему, думать, что «Лолита» лучше телесериала про домашних любимцев, это снобизм? – не отступал он.
– Снобизм – думать, что ты чем-то лучше других людей только потому, что они не тащатся от самого изысканного рассказа о растлении несовершеннолетней.
Ее глаза блеснули в свете диско-шара.
Нейт предложил повторить.
Пока барменша готовила напитки, он вспомнил кое-что:
– Кстати, я и не знал, что вы с Элайзой подруги.
Ханна уставилась в черный пластик бара и, подталкивая пальцами, повела бокал,
– Вообще-то мы не подруги. Сказать по правде, я даже удивилась, когда Элайза пригласила меня на вечеринку, – она подняла голову. – Должна признать, сюрприз получился приятный.
Теперь все сошлось. Поддерживать дружбу с женщинами Элайза не очень-то умела. Она часто и с удовольствием заводила подруг, но год от года их общее число только сокращалось. Нейт обратил внимание, что половина гостей на вечеринке были, скорее, его, а не ее друзьями.
– А ты? – спросила Ханна. – Вы с Элайзой?..
– Мы встречались одно время, – поспешил ответить он.
Ханна кивнула. Нейт тоже кивнул. Не может быть, чтобы Ханна уже не знала о них с Элайзой. Пару секунд они только кивали один другому.
– Это хорошо, что вы остались друзьями.
Ханна предложила выйти покурить. Нейт с удовольствием согласился – сидеть уже надоело.
Июнь выдался прохладный. Они стояли спиной к бару. На другой стороне улицы, в витрине ярко освещенной новой бодеги [34] , стоял заваленный ананасами и бананами стол. Полки на задней стене занимали стопки туалетной бумаги «Нейчер харвест» в пасторальном зеленом целлофане. Рядом с бодегой пристроилось запущенное здание со стеклянным фасадом, в котором разместилась страховая контора.
34
Бодега (вodega, исп.) – винный погреб, винодельческий подвал, используемый для производства и выдержки хересных вин.
Порывшись в сумочке, Ханна протянула Нейту сигареты. Он осторожно взял желтую пачку, держа ее на некотором удалении от себя, как трезвенник, вынужденный обстоятельствами обращаться с бокалом мартини.
– Не знал, что ты куришь.
Ханна продолжала копаться в сумочке.
– Только когда выпиваю, – ответила она, с некоторым затруднением ворочая языком. В баре Ханна пила наравне с ним, не отставая, и его это немало удивило.
Светофор моргнул зеленым глазом, и мимо, направляясь в сторону Манхэттена, пронеслись два желтых такси. Ханна откопала наконец пластмассовую зажигалку, взяла сигарету и, прикрывшись ладонью, щелкнула. Прикурив, она затянулась, и ее рот сложился в маленькое «о». Веки устало опустились. По лицу расплылась гримаса удовольствия.
– Ты как джанки [35] .
Она показала ему палец, и Нейт, никак не ожидавший такого жеста, рассмеялся.
– Меня просто тошнит от всей этой антитабачной фигни. Это так тоталитарно.
Неожиданно для себя самого Нейт наклонился и поцеловал ее. Произошло это так быстро, что она удивленно, по-девчачьи, хихикнула и лишь потом ответила. Сигарета упала на землю.
Ее губы слегка отдавали пепельницей, но Нейту это не мешало. Ему понравилось заявление насчет «тоталитарности».
35
Сленговый термин, обозначающий наркомана.