Милый Каин

Гарсиа-Валиньо Игнасио

Диане очень нравилось, когда ее купал папа. Он обычно не торопился и не выгонял ее из ванны, пока ей самой не надоедало играть с хлопьями пены и игрушками. Когда за купание дочери бралась Кораль, пены в ванне почему-то оказывалось меньше, да и само удовольствие не затягивалось. Но на этот раз все вышло не так, как обычно. Отец повозился с дочкой в ванной совсем недолго, почти столько же, сколько обычно занимало купание под руководством Арасели. Папа сказал, что у него болит шея, да Диана и сама видела, что он выглядел как-то

необычно, зачем-то надел себе на шею этот странный жесткий воротник. О той аварии, которая чуть не стоила им всем жизни, Диана уже ничего не помнила.

Когда малышка вылезала из ванны, ей нужно было обязательно встать на розовую подушечку, чтобы не намочить пол. После этого она всегда поднимала руки и давала папе обернуть себя любимым полотенцем цвета меда. Оно принадлежало именно ей, потому что мама сама вышила на нем три буквы: «Д. А. А.» — Диана Альберт Арсе. Это случилось, когда Диана была еще совсем маленькой. Кстати, пахло полотенце очень вкусно. Арасели говорила, что стирает его с клубничным мороженым, только она прятала это лакомство от Дианы где-то там, на верхней полке шкафчика, так далеко, что и на цыпочках не дотянешься.

У Николаса тоже было свое полотенце. Оно у него синее, и вышиты на нем буквы «Н. А. А.»

— Теперь стой спокойно и не вертись. Дай я тебя вытру, — сказал потом папа.

Диана прижалась лицом к его животу и почувствовала, как мягкое полотенце ласково прикасается к ее волосам и коже.

«Вот у Николаса любимый цвет синий, а у меня — желтый и еще зеленый».

Потом послышалось знакомое жужжание, и в затылок девочки ударила струя теплого воздуха. Иногда ей бывало горячо и чуть-чуть страшно, но сегодня — нет.

«Зеленый и желтый карандаши в моем наборе стали самыми короткими, потому что я пользовалась ими больше всего и чаще других затачивала. Но пока что рисовать ими еще можно. Они лежат в пенале, в котором два отделения, каждое со своей застежкой-молнией. В одном — цветные карандаши, а в другом — простые, вместе с линейками и ножницами».

Пока Карлос сушил ей волосы феном, Диана изловчилась нарисовать на запотевшем зеркале улыбающееся солнышко. Кончиком языка она прикоснулась к одному из верхних зубов и обрадовалась, почувствовав, как он пошевелился. Это означало, что вечером, а точнее, совсем ночью к ней в темноте по большому секрету придет крысенок Перес.

— Папа, а у меня зуб шатается!

Карлос медленно и напряженно нагнулся, чтобы посмотреть, что творится у нее во рту. Зуб действительно чуть-чуть пошатывался в лунке.

— Ты только специально не расшатывай. Он пока еще не созрел, и крысенок Перес его не возьмет.

— Нет, возьмет. Он сегодня за ним ко мне придет.

— Нет, он придет тогда, когда зубик выпадет.

— А что крысенок делает с зубами?

Карлос стал терпеливо и неспешно расчесывать ее. Как же ему нравились эти светлые русые волосы!

«Ах

ты, моя русская красавица! Какой же я молодец, что решил вместе с мамой взять к нам в семью и тебя. Кто бы мог подумать, что ты доставишь мне столько радости и прекрасных минут!»

— Ну, он… он делает из них волшебное пианино. Такое, у которого много-много-много клавиш. Все они беленькие и такие маленькие-маленькие. Ну, чтобы на нем мог сыграть даже такой крохотный зверек, как крысенок Перес.

— А как он на пианино играет?

— Хвостом.

— Ну да, у него же лапки совсем маленькие. А потом?

— Что потом, дорогая?

— Что он потом делает, когда на пианино уже наиграется, а зубы все приносит и приносит?

— Когда у него дома уже и пианино ставить некуда, он делает из детских зубов бусы. Нам они покажутся маленькими, а для него оказываются очень большими.

— А потом?.. Что он потом делает?

— Знаешь, об этом я расскажу тебе сегодня вечером, когда ты будешь ложиться спать.

— А какой он — крысенок Перес?

Карлос наклонился и в какой-то момент даже поморщился от боли. Тем не менее его глаза кое-как оказались на одном уровне с лицом приемной дочери.

Тогда он заговорщицким голосом описал ей таинственного крысенка, приходящего к ней по ночам, которого девочке никак не удавалось увидеть:

— У него длинный-длинный хвост и большущие острые передние зубы. Он может ими — раз-два! — любой орех разгрызть.

Диана Альберт внимательно выслушала описание и, судя по всему, осталась им удовлетворена. После этого они пошли в ее комнату. Диана шлепала босиком, прыгала со ступеньки на ступеньку.

Папа протянул ей пижаму. Она кувыркнулась на кровати и со смехом натянула ее на себя.

— А почему Аргоса с нами нет? Когда он вернется?

— Я же тебе говорил. Аргос ушел от нас и сказал, что навсегда. Смотри не упади с кровати, когда прыгаешь.

— Я попрошу крысенка, чтобы он привел его к нам обратно.

— Дорогая, так не бывает. Аргос теперь не здесь, он на небесах, в собачьем раю.

Карлос присел на краешек кровати.

Улучив момент, Диана вытащила из десны молочный зуб и с гордостью протянула его отцу. На ее губах, растянутых в довольной улыбке, показалась капелька крови.

— На, держи, отдай его крысенку.

Карлос протянул руку за зубом, и его вновь пронзила вспышка боли. Резкая, стремительная как молния, она впилась ему в ключицу и прокатилась по всей руке.

Карлос поморщился и даже застонал.

— Папа, что с тобой?

— Все хорошо, дочурка, — как мог ласково произнес он, когда смог говорить. — Все хорошо. Так, ерунда. У папы просто чуть-чуть ручка болит.

Длиннохвостый крысенок Перес не забыл про нее. Проснувшись поутру, Диана сразу почувствовала, что под подушкой у нее что-то лежит.