Мимолетное чудо…

Мартова Ирина

Сергей вернулся из армии к ноябрьским праздникам.

Уже похолодало. По утрам морозец так прихватывал настывшую землю, что хоть гвозди забивай, но снега пока Бог не давал. Старики даже поговаривали, что зима в нынешний год будет поздняя.

Повидавшись с родней, сразу набежавшей в их дом, напарившись с братом в жарко натопленной баньке, Серега еле дождался вечера. Во-первых, многочисленная родня совсем одолела своими расспросами да объятиями, а во-вторых, уж больно ему хотелось поглядеть на подросших за время его службы сельских девчонок.

Вышли они с братом за ворота, расправили плечи, голову подняли, и пошли по селу красавцы, осеняемые вслед материнским крестом

да жаркой молитвой. Ох и помнится ему тот вечер! А как же… Еще бы! Не успела заиграть гармошка, как выплыла в круг Серафима – красота неописуемая, и пошла, и пошла кренделя ногами выписывать, то плечом поведет, то платком взмахнет… И все! И пропал Серега сразу раз и навсегда…

Сергей Ильич вздохнул, вернувшись из далеких воспоминаний.

Серафима Михайловна, сильно ссутулившаяся, напрягая чуть дрожащие руки, уже доглаживала белье. Глаза ее давно уже плохо видели, да и очки не очень спасали, поэтому она сильно щурилась.

Сергей Ильич, переживая за ее самочувствие, решительно замахал руками:

– Лапушка, все. Ну все… Хватит. Отдохни.

Она послушно выключила утюг, потерла ноющую спину, прихрамывая подошла к мужу. Присела напротив него, подложила дрожащую ладошку под голову и задумалась.

Он ласково улыбнулся:

– Что ты, лапушка? О чем ты?

Она долго-долго глядела на его опухшие, изуродованные болезнью пальцы, совсем лысую голову, худую морщинистую шейку и тихонько вздохнула:

– Ох, миленький… Вот думаю, приберет меня Господь, как же ты жить без моего присмотра станешь? Кто о тебе позаботится?

Сергей Ильич задумался, покачивая лысой головой. Внимательно посмотрел на старушку, как-то печально ухмыльнулся и ласково ответил:

– Ну что ты, лапушка. Не печалься. Не бери в голову. Разве ж я жить без тебя захочу? Так, разве только денечек-другой… А потом лягу и усну. Навсегда. Разве я могу лапушка, тебя отпустить?

Они дружно засмеялись. Потом прослезились…

В их смехе не было радости. А в слезах не было печали. Это было счастье.

Простое, незамысловатое, великое…

Одинокий месяц завистливо заглянул в окно. Удивленно прислушался. Надо же…

Безмолвно звучал в ночи гимн любви, которая не умирает…

Динка

Полуденное солнце лениво стекало по блеклому, выгоревшему небу к горизонту Уставшее и разморенное, оно двигалось медленно и вяло, свысока поглядывая на разомлевших от жары обитателей крохотной деревеньки, затерявшейся в русской глубинке.

Динка сидела на старой лавочке, аппетитно грызла семечки и с удовольствием болтала ногами, обутыми в новенькие блестящие сандалии. Вперед – назад… Вперед – назад. Девчонке отчего-то очень нравилось это свободное легкое движение ногами, словно бы и сама она взмывала ввысь и возвращалась обратно, окунувшись с головой в раскаленный поток воздуха. Вперед – назад… Динка веселилась от души, да и поводов, честно говоря, оказалось немало. Во-первых, неделю назад закончилась эта противная школа и наступили, наконец, так долго ожидаемые летние каникулы. Во-вторых, мама сдержала данное очень давно слово и привезла ее на целое лето (ура!) в деревню к бабушке. В общем, Динка, помахав рукой на прощание маме, уже сидящей в машине, от привалившего вдруг счастья чуть не пустилась в пляс.

Деревня поначалу поразила Динкино воображение.

Боязливо оглядываясь вокруг, она в первое время даже по бабушкиному двору передвигалась перебежками, как вражеский лазутчик. Да и как не бояться: то гусь как зашипит и, пригнув голову к земле, оглушительно захлопочет крыльями, то шмель мохнатый откуда ни возьмись загудит прямо над ухом,

то крапива, поначалу не замеченная, так обожжет ногу, что хочется выть на всю округу Не жизнь, а сплошная борьба за выживание!

Но эти житейские мелочи, на первых порах казавшиеся совершенно непреодолимыми, как-то быстренько стали привычными и обыденными. Динка, проведя в деревне всего два дня, сразу перестала бояться толстую, неповоротливую гусыню и, разгоняясь, уже сама набегала на нее, страшно крича и топая ногами. Бедная птица, не в силах пережить такого ужаса, пряталась за сарай и лишь изредка, когда Динки не оказывалось рядом, осторожно выходила из укрытия.

Освоив все в пределах двора, девочка решила двигаться дальше. А почему бы и нет? Бескрайний и увлекательный мир за невысоким забором так и манил, так и звал, обещая столько еще непознанного и невиданного, что Динка, переселив свою городскую робость и девчачий страх, решительно распахнула деревянную калитку и шагнула на деревенскую улицу.

Курносая, светловолосая и голубоглазая, Динка ничем, в общем-то, и не отличалась от деревенских девчонок. Разве что у тех загар был потемнее, да волосы совершенно выгорели от постоянного пребывания на улице. Но самой себе Динка казалась чуть ли не принцессой, ей безумно нравилось ее новое платье, которое мама купила перед самым отъездом. Ярко-желтое, в крупный горошек, с большим бантом на спине – чудо, а не платье! А эти кармашки по бокам, а складочки, а рюшечки?! Просто прелесть, а не платье! Динка восторженно вздохнула, полюбовавшись на свое необыкновенное платье, а потом подняла глаза и оглянулась вокруг… Ей хотелось восхищенных зрителей, которые бы подтвердили ее неповторимость и поддержали уверенность в полном превосходстве над деревенскими девчонками. Но отчего-то сегодня неширокая деревенская улица была пуста. «Наверное, прячутся от жары, – решила девочка, – вот смешные, ну и пусть…»

Она с удовольствием закинула в рот очередную семечку и махнула ногой. Вперед – назад… Вперед – назад. «Нет, все-таки деревня – это замечательное место!» – решила девочка и мечтательно зажмурила глаза, подняв лицо к ослепительному солнцу.

Когда же Динка, наклонившись вперед, распахнула глаза, то от неожиданности даже ойкнула. Перед ней молча, сдвинув густые белесые брови, стоял мальчишка, сурово глядевший на разомлевшую от полуденного зноя явно не здешнюю девчонку.

Он внимательно оглядел эту непонятно откуда взявшуюся разнаряженную незнакомку, а потом отчего-то сердито спросил:

– Ты откуда взялась?

Динке это сразу не понравилось. Подумаешь, командир! Она подняла голову повыше и дерзко сказала, как отрезала:

– Оттуда!

Мальчишка просто остолбенел от такой наглости:

– Откуда – оттуда?

Динке стало смешно, она прыснула в кулачок и уже более благосклонно ответила:

– Из города. Что, не видишь?

– А-а-а, – протянул мальчишка, качая головой, – понятно.

Что ему было понятно, Динка не знала, но на всякий случай гордо взмахнула ресницами и отвернулась в сторону.

Мальчишка постоял, потоптался на месте, очевидно собираясь с мыслями, потом кивнул Динке:

– Слушай… А ты чья?

Динка, обернувшись, недовольно вздохнула (вот бестолковый!) и, укоризненно глядя на мальчишку, процедила сквозь зубы:

– Мамина и папина.

Парнишка сдвинул белесые брови:

– Да это я и так знаю. А сюда, к кому приехала? Динка сменила гнев на милость:

– К бабушке. Бабу Зину знаешь?

В глазах мальчишки вспыхнула радость:

– Бабу Зину? Вот тебе раз… так это ж наша соседка. Я живу вон там, – он махнул рукой за спину, – прямо через дорогу крашеный дом видишь?