Минерва (Богини, или Три романа герцогини Асси - 2)
Шрифт:
Он с неудовольствием прошелся по комнате на кончиках пальцев танцующей походкой.
– У меня красивые ноги?
– вдруг спросил он с тоской в голосе.
– Не сомневайся!
– воскликнул Сан-Бакко. Это было его первое громкое слово.
– Я люблю тебя!
– сказала герцогиня.
– Иди-ка сюда... Так. Ты должен еще многое рассказать мне. Ты можешь говорить мне "ты" и называть меня по имени.
Он одним прыжком очутился возле нее.
– Это правда?
– тихо спросил он, боясь, чтобы она не взяла обратно своего слова.
– О, Иолла!
– Иолла? Это уменьшительное имя?
Он
– Я уже давно придумал это имя, про себя, - Иолла вместо Виоланты. Вы понимаете... Ты понимаешь...
"Я должен теперь смотреть ей в глаза, - сказал он себе.
– Теперь она поймет все".
В это время с улицы донеслись крики и аплодисменты. "Да здравствует Сан-Бакко! Гимн Гарибальди!" сейчас же понеслись его звуки, радостные, легкокрылые, - солнечный вихрь, шумевший и свистевший в складках знамен.
– И это музыка!
– сказал Сан-Бакко.
Нино исчез. Герцогиня видела из окна, как он бежал по площадке, и как его торопливые шаги отчаивались догнать счастье: неслыханное, единственное счастье, вырывавшееся из коротких красных губ мальчика и несшееся пред ним. "Неужели это правда, неужели я в самом деле сейчас переживу это... это... это?".
Наконец, он очутился возле слепых музыкантов. Он стоял, не шевелясь, заложив руки за спину, и наслаждался громом, грохотом, пронзительным свистом, диким, радостным, безудержным шумом с его победной пляской. Его возлюбленная сверху видела, как уносился его дух на ударах труб и волнах звуков рога. Где был он теперь, неугомонный? Он вступал триумфатором в завоеванное царство. В головах у него взлетали кверху золотые орлы. Его колесница двигалась по трупам, - нет, это не были трупы: они тоже вставали и ликовали.
"Теперь я возле него, - думала, герцогиня, грезя вместе с ним.
– Я подаю ему венок"...
Но в это мгновение лицо мальчика превратилось в лицо мужчины. У него тоже были короткие, своевольные губы, красные от желаний. Она и не заметила этого и только улыбнулась.
– Ты все-таки хочешь быть поэтом?
– сказала она вошедшему Нино.
– Нет, нет, - устало ответил он; ему как будто было холодно.
– Кем я собственно хочу быть?.. Иолла, ты знаешь это? Солдатом? Поэтом? Борцом за свободу? Моряком? Нет, нет, ты тоже не знаешь этого! Из меня, ах...
Он прошептал, ломая руки:
– Из меня не выйдет ничего. Разве я буду когда-нибудь другим, чем теперь? Я не могу себе представить этого.
Она схватила его за кисти рук и посмотрела на него.
– Только что ты слышал нечто очень великое. Это прошло, ты чувствуешь себя покинутым, застрявшим на месте, не правда ли? Но поверь, все великое, что мы в состоянии чувствовать, наше. Оно ждет нас на пути, по которому мы должны пройти. Оно склоняется к нам со своего пьедестала, оно берет нас за руку, как я тебя...
– И меня, - сказал Сан-Бакко, вкладывая свою руку в ее.
– Со мной было то же самое. Какой бурной была моя жизнь! А теперь, когда я стар, мне кажется, что я ехал на завоеванном корабле по гигантской реке. На берегу мимо меня проносились безумные события. Боролся ли я? Прежде я поклялся бы в этом. Теперь я не знаю этого.
– Вы боролись! Или бог боролся через вас! Ах, мы никогда не сознаем достаточно ясно, как высоко мы стоим, как мы сильны и незаменимы! Верь этому
– Я ухожу, - объявила она. Она поправила в стакане розы, которые принесла, поставила на место стул и взбила подушку на постели Сан-Бакко.
– Вы балуете нас, герцогиня, - сказал он.
– Вы заставите нас думать, что мы трое - друзья.
– А разве это не так?
"Нет, - подумал Нино, - для этого ты заставляешь меня слишком страдать, Иолла".
Он страдал оттого, что она касалась его рук, и оттого, что она выпустила их; оттого, что она пришла, и оттого, что она уходила.
– Тогда пойдемте с нами гулять, - сказал он, сильно покраснев.
– Мы покажем вам в Венеции многое, чего вы, наверно, не знаете: черные узкие дворы, где живет бедный люд, и где вам придется поднимать платье обеими руками. Там есть, например, каменный мешок; из него выглядывает голова утопленника, совершенно распухшая, и выплевывает воду.
– Или наш дворец, - сказал Сан-Бакко.
– Да, дворец, который мы хотели бы купить, если бы у нас были деньги, у дяди Сан-Бакко и у меня. Он совсем развалился и погрузился в воду между широкими кирпичными стенами, которые густо заросли кустарником. В одном углу находится ветхий балкон с острыми углами и колоннами. Оконные рамы похожи на луковицы, на стене яркие резные каменные розы - и верблюд; его ведет маленький турок. Что это за турок, Иолла! Ты ведь не думаешь, что это был обыкновенный человек. О, в этом доме происходили странные вещи.
– Конечно, - подтвердил Сан-Бакко.
– Нино рассказал мне о них, и я поверил в них так же добросовестно, как он верит в мои похождения. Взрослые делают вежливые лица, когда я говорю о себе. Времена так переменились; теперь считают едва возможным, что существовали такие жизни, как моя. Только с мальчиками, которые еще не научились сомневаться, - я среди своих.
– Вот так мысль!
– сказал он затем, тихо смеясь.
– Вот вам результат того, что уже неделю я не двигаюсь. Но разве я в самом деле не принадлежу к мальчикам, раз я не сумел употребить парламентские каникулы на что-нибудь лучшее. При встрече коллеги будут трясти мне руки и поздравлять с геройским подвигом, а в буфете смеяться надо мной. Эти буржуи знают, какую борьбу с ветряными мельницами я веду. Они так тесно связали угнетение и эксплуатацию с свободой и справедливостью, что нельзя достичь первых, не убив вторых. Я хотел бы вернуть своих добрых старых тиранов. Они лицемерили меньше, они были более честными плутами. Теперь я почти не в состоянии любить обманутый народ. Он стал слишком трусливым, а я слишком бессильным. Я стыжусь перед ним и за него. Совесть мучит меня, когда он выкрикивает мое имя, как раньше там, внизу. Я хотел бы, чтобы он привлек меня к ответственности...
– Выздоравливайте! Все великое, что мы в состоянии чувствовать...
– Наше, - закончил он. Его глаза засверкали.
Когда она ушла, они молча посмотрели друг на друга.
– Я все время был необыкновенно счастлив, - заликовал вдруг мальчик.
– Мы счастливы и теперь, - сказал Сан-Бакко.
– Конечно.
И Нино перепрыгнул через стул. Каким счастьем было даже страдание! Пока она была здесь, каждая мысль поднималась выше и окрашивалась ярче, каждое чувство волновало горестнее или сладостнее. Это едва можно было понять.