Минёры не ошибаются
Шрифт:
В чистом поле, сапер как сапер и предмет как предмет задачка для пятого класса. Четырехсотграммовая шашка вот она, вынул из вещмешка, дырка заранее высверлена для запала, запал со шнуром в одну трубку соединены. Выбрал недлинную, что зря жечь, до бугорка того с плешками шагом минута.
Вставил запал в отверстие, шашку пристроил под бок снаряду, взял свободный конец шнура в руку, отошел шагов пять, поджег. Пошагал вверх по склону, чувствуя по привычке спиною, как он бежит, огонек там в осоке, искря и шипя. Обернулся уже дна оврага не видно. Стоя не видно, а ляжешь запас еще будет: на высоту травяного покрова, слой рыхлого грунта, что может прорезаться крупным осколком. Метрах
Помню, еще пожалел благодати: рухнет, расколется тишь, как хрустальная люстра, воздух отравится вонью тротила, и онемеют, оглохнув, кузнечики и сверчки...
Никогда прежде уши не затыкал, даже бомбы когда подрывали, а тут о кузнечиках, что ли, об этих подумав сам пальцами потянулся к вискам. Как еще не успел, судьба-то! В тот же миг близкий крик услышал...
Сразу весь мокрый стал. Почудилось? По ветру донесло? Ничего не успел подумать. Очнулся уже бегу. Выскочил к краю оврага коза! С обрывком веревки, несется к снаряду. А следом мальчонка...
Вот тут и поставил я свой рекорд. Гигантскими-то шагами. Подбежал, схватил хвостик запальной трубки уж руку жжет. Тут же бы через себя перекинуть, а я шашку стряхиваю с нее туго запал загнал в дырку. Стряхнул, бросил вверх его над собой вот тогда и дала козла Машка...
А я обессилел. Опустился в осоку, дышу. Улыбаюсь, должно быть, счастливо. Поскольку и он, мальчишка, белый весь с перепугу, тоже стал рот кривить. Не знает смеяться, плакать? Притянул я к себе его за рубашонку, обнял за плечи косточки тоненькие, сердчишко колотится, что воробей.
Как зовут-то тебя? спрашиваю.
Василием, говорит.
Ну вот, и меня, брат, Василием. Вот опоздай я сейчас на шаг, и на два Василия стало бы меньше на свете.
Он посопел, подумал.
Еще и на Машку, ага, на одну!
И на Машку, я согласился.
Проводили глазами желтое облачко, медленно отплывавшее в вышину, вдохнули вновь посвежевший воздух. Полем он пахнул, спелой травой, полузабытым моим деревенским детством. Вася вскочил, кинулся к Машке, обнял ее за шею, щекой припал. Машка очнулась, взбрыкнула, пустилась стремглав по склону.
Оставь, придержал я. В деревню со страху рванула. Что б на чужом огороде в плетне ей рогами увязнуть, пока не приспеет хозяйка с хворостиной поздоровей!
Ага, с хворостиной!
И оба мы весело расхохотались. Одинаково звонко, будто сравнявшись в годах. А и на деле бы каждому стоило с этой минуты заново счет своей жизни начать...
РАССКАЗ О ВОСЬМИ КОЛОДЦАХ
С пуговицы начну. Хоть и можно бы, верно, удачней сравнение отыскать. Но примеры берутся где ближе. А ближе всего человеку что? Профессия, дело всей жизни. А если дел таких два? Тогда и выходит само собой: об одном говоришь, из другого пример приводишь.
Более тридцати лет жизни минером мне прослужить довелось. И неполные тридцать старшиной роты. Должность по штату одна, а профессий две, и достаточно разных. Но немало и общего есть, хоть со стороны, может быть, и не видно.
Прежде всего это глаз. Внимчивый, любопытный. Въедливый тоже могут назвать. Кому он некстати придется.
Вот и с пуговицей пример. С той самой, что отлетает у нерадивых солдат как раз за минуту до утреннего осмотра. Только ухватит, бедняга, в петлю ее продеть, и почувствует слабину, а затем
Ну что теперь? Нитку хватать с иголкой? Только обманывать зря себя. Вон уже и дневальный, голосом тоже до крайности неприятным, выпевает, будто нарочно для вас: Пр-ригото-о-вить-ся... Старается, будет ефрейтор. Он-то будет, а вам приготовиться. А к чему? Слушать очередную мораль перед строем? Из-за какой-то несчастной... И главное, ведь предчувствовал, вот же и пальцы-то задержались, как ее очередь подошла. Второй день на сопле паслась, если уж откровенно. Думал, и третий подержится. Индюк думал!
Ну что? Вон и на середину все потянулись, и Бондаренко... А? Бондаренко-то тут при чем? Он-то, ну да, ни при чем, но при нем... Эй, Бондаренко, хваленый твой, закаленный... А как же, всегда при нас! Только, пожалуйста... Ага, проволоку рубить на гвозди!
Остальное дело сноровки. Кустик-обрывок ниток нащупал, под палец нацелился тр-ры...
Да. Вот это уж звук объективно противный. В казенном-то обмундировании дырку концом ножа! Спичку? Спасибо, свои имеем. За пуговицей под койку нырнул, ушко в прорез продавил, в ушко спичку. Ногтем прижал, обломил все дела. Застегнулся, пригладился, сделал заправочку уф-ф! Даже в строй успел не последним. Ухмыляется, светит физиономией, как луной.
Ну дальше все по порядку. Пер-рвая шеренга... Пожалуйста, два шага. Кр-ру-гом! Пожалуйста, и тем более. Пр-ри-ступить... Да, товарищ сержант, приступайте.
Сержант новенький, неделя как из учебного, к правофланговому не успел подойти, вы уж грудь колесом: Во, как глазки у милки! И в самом деле блестят все, не новую взял, потрудился за старой начищенной слазать под койку.
И как раз тут-то вот голос знакомый. Очень знакомый, но не сержанта, на котором все ваше внимание сосредоточено, а чей-то не подходящий совсем к настроению вашему в ожидании, может быть, даже и похвалы: Рядовой Симочкин... Я?! Вы кивочек. И уже гладкий зачес под луной. Тоже знакомый, и именно, да, под нею, моментально пригасшей, будто подернутой облачком. А почему? Почему облачком это вполне понятно, а почему непосредственно-то под ней? Ну, во-первых, луне и положено помещаться повыше, а во-вторых... Вон ведь вы, Симочкин, вымахали какой! А товарищ прапорщик, чей и зачес-то, из того поколения впереди идущих, что недокормленное росло. Как из истории вам, вероятно, известно. Ширину успел нагнать после на полноценном пайке военном, а вышину свою упустил. Хоть, возможно, не ниже и вас был заказан. Но сейчас это роли существенной не играет, поскольку здесь-то не волейбол. Сверху вторая, товарищ Симочкин. И голос не скажете неприятный, даже при самом и субъективном подходе нельзя не отметить интимную лирику в нем. Впрочем, указывать вам, полагаю, излишне...
Вот когда в полную силу-то запылала луна! Не отраженным покойным светом, а, вопреки астрономии, раскалившись из собственных недр. И не от лирики, хоть и от лирики тоже, но главное оттого, что и в самом деле ведь совершенно излишне, сверху какая, указывать вам. Ахти, мамочки, надо ж так влипнуть! И знал ведь, предчувствовал, пес его, Бондаренку, и чего вечно носится, как черт с торбой! Впрочем, не повезет, так...
И что теперь? Виноват, товарищ?.. Ну, правильно, виноваты, но в чем? Вот какой возникает вопрос. В чем виноваты, товарищ Симочкин? Может быть, сами подскажете, а? Уж не в неряшливости, которую можно бы счесть и случайной, даже не в порче рабочей тужурки, которую можно, в конце концов, починить, а сформулируйте, Симочкин, в чем?