Миньон

Бэнкс Л. А.

– Даже если бы не было никаких вампиров и демонов, я бы все равно боялась. Я каждый день молюсь за всех за вас, но не так за других, как за тебя, моя деточка.

Отирая слезы, капающие из умудренных жизнью глаз Марлен, Дамали поцеловала ее в щеку.

– Я тебя люблю. Понимаешь?

Марлен кивнула и улыбнулась, потом усмехнулась так грустно, что Дамали сглотнула навернувшиеся слезы.

– Я учила тебя почти всему, что знаю, чтобы сделать тебя сильной, независимой и храброй, и я пыталась пройти через все это – но вот, когда ты была готова

лететь, именно я подрезала тебе крылья. Как я сказала, это было безумие, но так это было. Прости меня.

– Нет, не за что, Марлен. – Дамали потрясла головой и убрала выбившийся дред с плеча Марлен. – Мамочка-орлица, ты летела сквозь бури, уходя от охотников, и приносила пищу в гнездо, охотилась в диких лесах. Здесь действительно опасно, а я совсем новичок... только умею держаться в воздухе, а у тебя орлиные глаза, которые способны увидеть приближение бури, близкий утес, страшных зверей в ночи, и ты делала то, что знаешь, – клекотала мне остережения, чтобы я вернулась в гнездо. Твои глаза, твои инстинкты по-прежнему служат тебе, Map. И знай, что я отношусь к тебе с уважением. Поверь мне.

Марлен снова тихо усмехнулась, высвобождая руку, чтобы стереть слезу.

– Так почему же мы обе на миг ослепли... особенно после шоу в Филадельфии? Это пугает меня, детка. И с тех пор мы не настроены в резонанс.

Дамали уставилась на нее.

– Как будто мой дар слабеет, когда твой крепчает... и то же самое для всей группы. Но твои дары так еще новы, еще не проверены в деле, что от нас предупреждения сыплются лихорадочно – и я все тревожусь, что будет, когда твои сенсоры откажут... понимаешь?

– Я истощаю вас? – Ужаснувшись этому предположению, Дамали встала и забегала по комнате. – Я высасываю энергию из группы?

– Нет, – быстро ответила Марлен. – Таков естественный порядок вещей. Ты становишься сильнее, и наше восприятие затуманивается – не потому, что ты его истощаешь, а потому что ты становишься способной сама принимать решения, приходить к выводам. Нашей работой всегда было защищать и направлять тебя до достижения зрелости. Мы сохраним и дальше свои способности, но пока ты совершаешь этот тонкий переход, мы не можем возобладать над твоим восприятием, твоими реалиями... твоим духом. Ты должна сама себя вести.

Марлен встала, отошла к окну.

– Все мы гадали: усвоила она наши уроки? Передали мы ей достаточно знаний, воспринял ли ее ум эти понятия, чему мы ее забыли научить... что усвоилось, что отсеялось? В панике мы начали повторять свои шаги, возвращаться к основам – к тому, что ты уже знаешь, – не потому что ты не уверена, но потому что не уверены мы. И я знаю, что это тебя злит. Но мы занудствуем, потому что видим надвигающийся шторм и просто хотим знать, что наша девочка с ним справится, сможет охотиться сама – но если встретит она смертельную опасность, сделает ли она правильный выбор?

Марлен повернулась к Дамали, глядя твердо и с любовью.

– Детка, все родители на этой планете задают себе эти вопросы, и все они тихо

линяют, когда наступает пора выпустить ребенка на волю божию. Не только стражи истребителя так поступают. Это тот невидимый крест служения и защиты, что взваливают на свои плечи все родители. Но в конце концов мы должны отпустить дитя. И тогда мы делаем это затаив дыхание. Все мы психуем, что наш любимый ребенок споткнется и упадет... все мы переживаем наше человеческое несовершенство, гадая, не избежал ли бы наш ребенок падения, будь мы совершеннее и праведнее.

– Круто...

Голос Дамали пресекся при мысли о тяжести этого бремени, которое вдруг стало ей ясно. Она думала, что все эти драмы связаны с тем, что она – истребитель, но сейчас вдруг поняла, что в основном здесь дело только в любви – и не было бы особой разницы, будь она просто обычной молодой девчонкой. Запустив пальцы в дреды, она с трудом выдохнула.

Марлен откликнулась таким же тихим вздохом.

– По правде сказать, мы не можем знать. – Марлен снова всмотрелась в лицо Дамали. – Детка, я не знаю, не перейдут ли к тебе по наследству мои ошибки. Не знаю, могла ли я что-нибудь сделать лучше. Я – человек, несовершенный, у меня свои трудности... и помоги мне Бог, никогда не хотела я это грузить на тебя и потому старалась их скрыть. Ты это просто знай, ладно? Как бы ни повернулось дело.

Марлен отвернулась, всхлипнув. Она закрыла рот рукой и зажмурилась.

– Что я могла сделать? Что осталось несделанным? Вот эти вопросы доводят до сумасшествия любую мать. Что я сделала не так?

Дамали подошла к ней, обняла крепко и положила подбородок на плечо Марлен.

– Мам... Марлен! Ты мне дала все, что могла. А теперь мне надо соображать самой.

Рука Марлен нашла руку Дамали и стиснула.

– Ты меня назвала мамой, – шепнула она.

Повернув Марлен лицом к себе, Дамали стерла слезы с ее щек.

– Потому что ты мне и есть мама – в любом смысле. Ты мне дала все, что могла дать, вплоть до места в своем сердце. Думаешь, я не знаю, чего ты боишься больше всего? Что меня покусают.

Марлен улыбнулась:

– Конечно, знаешь. У тебя же тоже глаза есть. Я только не хочу, чтобы ты ненавидела меня за тот выбор, что я делала или что мне приходилось делать.

– Я знаю, что ты мне не враг, – нежно произнесла Дамали. – И я тоже боюсь того, что там, снаружи. Я же не дура.

Они засмеялись, держась за руки.

– Давай начнем сначала, – тихо сказала Дамали, глядя на внимательное лицо Марлен. – Мы с тобой в одной команде. Я не обещаю делать все, что ты скажешь, – но как насчет того, чтобы я сегодня слушала, чему ты будешь учить меня?

И снова Марлен засмеялась. На этот раз громче, свободнее.

– Ты хочешь знать, как узнать когда, – сказала она с улыбкой. – Если бы я знала ответ, я бы взяла на себя шоу Опры и покончила с музыкой. Она ведь уходит на покой в две тысячи шестом.

Они обе захихикали, покачали головой и сели на кровать Дамали.