Минотавр
Шрифт:
– Ну, оттуда, откуда прилетел к нам Сережа.
– Разве он откуда-нибудь прилетел? Вы же взяли его из детского дома?
– Да, да, - уже кивал и соглашался со мной фантаст.
– Я это только в метафорическом смысле,
Он сидел рядом со мной и рассеянно слушал. Я объяснял ему, что такое идеограмма. Я рисовал на листе бумаги сосуд, из которого льется вода, образчик идеограммы, обозначающей свойство прохладно. Да, существовало на Земле время, когда люди прибегали к слишком наглядной и предметной информации, еще не умея оторвать свою не слишком гибкую мысль
Я говорил, следуя за логикой той увлекательной дисциплины, которой я отдал много лет.
Но что-то мешало фантасту меня слушать. Ему не давало покоя сознание, что Сережа, занявшийся книжной торговлей и увлекшийся дружбой с моим аспирантом, отказывается делиться с ним своим уникальным опытом.
– Я выведу его на чистую воду, - ворчал маститый фантаст.
– Тоже мне этот кудесник! Волшебство запрещено, как опасный пережиток. Нет, я угощу его фельетончиком или даже серьезной научной статьей, его и вашего неосторожного аспирантика. Пора положить этому конец. В каком веке мы живем, в каком веке?
Я пытался его успокоить.
– Насчет волшебства, - говорил я, - я ничего не встречал в законах. Волшебство кодексом не предусмотрено.
– А суеверие и мрак?
– Но ведь у него все на строго научной основе, на опыте, который он принес оттуда к нам на Землю!
– Типичная лженаука, родная сестра телепатии.
– Насчет лженауки в кодексе ничего нет. Да и нельзя. При желании кого угодно можно объявить лжеученым или телепатом.
– Не спорьте. Речь идет о волшебстве. Это нужно пресечь. И я пресеку с помощью общественности и прессы.
Я пытался урезонить фантаста, отвлечь его, увлечь своей любимой наукой историей знаков. Я рассказывал ему о древнеперсидском клинописном алфавите, но он слушал рассеянно. Его томила одна и та же мысль, одно и то же желание.
– Я принципиальный человек, - говорил он, - и мое материалистическое мировоззрение не позволяет мне мириться с этим мраком и суеверием, которые он тут распространяет.
– Но раньше, - убеждал я его, - раньше, до того, как Сережа отказался сотрудничать с вами, ваше мировоззрение позволяло же вам не замечать его некоторые странные особенности.
– Это была моя ошибка, которую я должен исправить.
Я что-то пытался ему сказать, но он меня не слушал.
– Нет, нет. Не мешайте мне. Я должен найти контакт со своей совестью и немедленно исправить свою ошибку.
– А что вы намерены делать?
– Пресечь. Понимаете, пресечь. Не допустить, чтобы невежественная личность продавала книги. Пресечь. Немедленно пресечь всякое волшебство.
– А факты?
– спросил я.
– Где же факты?
– Факты? Их сколько угодно. До меня дошли слухи, что и в пушкинских местах он позволил себе сомнительную игру со здравым смыслом. Представьте, одну пожилую туристку, преподавательницу английского языка... Да, да, он нанес ей моральный ущерб, нравственное увечье. В результате она потеряла веру в законы природы. Я это должен пресечь. Моя материалистическая совесть требует немедленных действий.
25
Серегин был
– Расстроили угрозы фантаста?
– спросил я.
– Думаете, он в самом деле подымет шум?
– Нет, он, как тот, про кого сказал Толстой. Пугает, а нам не страшно. Я тревожусь за Сережу.
– А что с ним? Болен?
– Да. Притом странная болезнь. Изменился, пополнел, стал как будто ниже ростом. Так переменился, что не может даже пойти на работу.
– Неважно себя чувствует?
– Наоборот. Чувствует себя отлично,
– Отлично? Так почему же он не может пойти на работу?
– Пойти-то он может. Сослуживцы не узнают. Директор. Покупатели. Я же говорю, он сильно изменился.
– Постарел?
– Нет, просто стал совсем другим человеком. Боюсь, что это даже не признают за болезнь. Не дадут бюллетень. Не положат в больницу. Не окажут необходимой помощи.
– А что, собственно, произошло?
– Почти ничего. Пустяк.
– А все-таки?
– Вы видели когда-нибудь портрет знаменитого французского писателя Ги де Мопассана?
– Видел!
– Так вот он теперь вылитый Мопассан. Черные усы. Густая речь. Румянец. Понимаете? Теперь он Мопассан.
– Как же быть?
– спросил я.
– Вот я и пришел к вам посоветоваться. Такая проблемка мне одному не по плечу.
– Но почему, как это случилось?
– Не знаю.
– А сам Сережа? Сам-то он чем-нибудь это объясняет?
– Сережа? Да ведь его нет. Ведь он сейчас не он, а Ги де Мопассан, знаменитый французский писатель.
– Вообразил себя?
– Не вообразил, а превратился. Румянец. Усы. Южные манеры. И полное сознание, что он в девятнадцатом веке. Все это было бы полбеды, если бы вокруг в самом деле был девятнадцатый век. Просто не знаю, как быть. Его невозможно одного пустить на улицу. А главное, никому ничего невозможно объяснить - ни соседям, ни управхозу, ни даже вам.
– А как ом будет жить?
– Откуда я знаю? Надеюсь, что он снова превратится в Сережу.
– Не надо никому ничего говорить. Давайте держать в секрете.
– Нельзя скрыть от всех человека, да еще такого экспансивного, полного жизни. Я сейчас боюсь, чтоб он не вышел на улицу. Он обожает гребной спорт. Мечтает покататься на лодке.
– Ну и пусть катается. Это полезно. А главное, несложно. Недалеко от вас Острова. Сведите на Елагин. Там много лодочных станций.
Серегин с сомнением посмотрел на меня.
– В залог оставляют паспорт.
– А разве у Сережи нет паспорта?
– Есть. Разумеется, есть. Но там на фотокарточке Сережа, а не Ги де Мопассан.
– Совсем нет никакого сходства?
– Ни малейшего.
– Да, - согласился я.
– Действительно неразрешимая проблема. А нельзя ли как-нибудь изменить наружность? Побрить усы? Соответствующим образом одеться? Прибегнуть к гриму?
– Попробуйте-ка его убедить. Не хочет. Не видит причин, почему он должен скрывать от всех свое честное имя.