Минск 2200. Принцип подобия
Шрифт:
Наслаждение нахлынуло искристым потоком — ошеломляло, переполняло даже; Целест тихонько застонал, сжал в кулаках ткань рваных брюк; глаза его закатились, будто в обмороке, а губы заалели от прихлынувшей крови. Он выгнулся навстречу экстазу.
Отдельных «картинок» не мог разобрать. Покой и возбуждение, сродни сексуальному, расслабление и восхитительная напряженность каждого нерва; видения мелькали коловертью, смазано, но непостижимым образом ему удавалось прочувствовать каждое, словно смаковать дорогое вино. Сладкая тоска и ароматная горечь — апельсиновая корка, сахарная вата и
Целест никогда не вернулся бы оттуда добровольно. Потребуй с него дар, разум, душу — он отсыпал бы щедро, как медяки на празднестве, в пьяном угаре. Только бы остаться среди розово-черной тьмы.
Он разозлился, когда услышал Рони:
— Все. Довольно.
— Твою… Рони! Что это было? — Целест приподнялся на локтях. Со стыдом ощутил, как спереди липнет, будто после «мокрого» сна; скрестил ноги.
— Я вернул тебя в материнскую утробу. Говорят, нет счастливей нерожденного младенца…
«И это правда», — одними губами выговорил Целест, чересчур слабый, чтобы подняться на ноги. Он сел на полу, растирал затекшие колени и заново воспринимал холод, затхлый смрад, голод и грязь на коже и волосах.
Рони подарил ему блаженство… подарил? Или напомнил… лучше бы не вспоминать.
«Мистики все-таки опасны», — подумал он, но то была спокойная мысль. Покачиваясь, Целест встал со своего неуютного ложа, хлопнул Рони по плечу, приобнял его:
— Спасибо. Было круто. Только…
«Не надо больше. Слишком тяжело возвращаться. Слишком легко попросить оставить там навсегда».
— Только чересчур.
У Рони вертелись на языке тысячи вопросов — примет ли Элоиза такой подарок, а может, иной, ведь «хороших» картинок много, больше, чем льдинок в мерзлом северном море; поймет ли она, откроется или… Но эмпат впитал эмоции Целеста, и смолчал.
Больше никогда, решил он. Больше никогда.
7
Ржавые петли скрипнули и тем вырвали из некрепкого сна. Целест скатился с мятого матраца-постели, замер на четвереньках, словно готовая к гонке борзая.
«Кто… пришел? Отключенные?»
На соседней лежанке Рони поднялся на локтях. Он облизал пересохшие губы, но объяснить Целесту не успел.
Первой в дверь вошла женщина лет сорока или старше, того типа, который уважительно именуют «маскулинным», а презрительно — «мужик в юбке». Коренастую сильную фигуру балахон Магнита скрывал, но по мускулистым рукам угадывалось и остальное. Целест едва удержался от присвиста: короткие волосы женщины вспыхивали огнем.
«Воин. Черт, каким же ресурсом надо обладать, чтобы постоянно поджигать волосы и охлаждать кожу?!». — Он попятился. Нейтрасеть теперь не реагировала на жалкие эманации Целеста, черно-изумрудная повилика тянулась и обжигалась о неисчерпаемый источник.
Следом протиснулся грузный мужчина. Его раздутое тело вызывало неприятные ассоциации с весьма несвежим утопленником, обширная лысина поблескивала в травяно-зеленом освещении, будто обитая водорослями. Маленькие свиные глазки зацепили Рони, и тот съежился, словно придавленный массивной тушей.
«Главный мистик», — понял Целест. Он сочувствовал
На фоне колоритных Магнитов еще двое — какой-то кривенький и словно побитый молью человечек, беспрестанно поправляющий золотую оправу очков, и совсем уж непримечательный мужчина — мышиного цвета волосы, лучики морщин вокруг глаз и серый костюм, — терялись совершенно. Однако Целест сообразил, кто они.
Главы Совета, ют кто. Воин, мистик, теоретик и ученый.
«Твою мать, — за неимением сигареты в который раз прикусил палец. — Чем мы так уж… отличились?»
Рони тер виски, будто тщась избавиться от приступа мигрени. Вопросительную паузу спустя откашлялся и начал мужчина в костюме:
— Мое имя Флоренц. Мы с коллегами, госпожой Дек-строй, — женщина-воин коротко хмыкнула, а пламя взметнулось к потолку, — господином Горацием, — в сморщенных от книжной и компьютерных пыли пальцах теоретика скользнули, едва не упав на пол очки; Целест подумал: он наверняка опасается своих «коллег», — и господином Винсентом, — мистик среагировал не более каменной глыбы, — …в течение нескольких дней обсуждали ваш поступок…
«Да вранье. — Целест уставился с вызовом на всех четверых. Конечно, его мысли услышаны, пускай. — Вы, Главы Совета… о каких-то удравших среди ночи мальчишках? Смешите мои тапочки!»
Новая пауза. Рони закрывается. Целест сравнил его со страусом — жаль, нет песка; но не винит в трусости: ему тяжело из-за того, что более могущественная воля поглощает его собственную.
— Вы нарушили Кодекс Гомеопатов, — продолжал ученый-Флоренц.
— Чем? Что смылись в Пестрый Квартал? — Целест так и стоял на четвереньках. Дурацкая поза, надо сказать. Двусмысленная. Он сел, скрестив ноги.
— Это незначительное нарушение. Но вы применяли воздействие на людей при призыве, — подал голос Гораций, он слегка заикался. — Кодекс Гомеопатов предписывает: минимизировать количество жертв со стороны мирного населения… Вы же использовали посетителей бара… кхм… «Кривоногий Джо» в качестве пушечного мяса…
— Ложь. — Целест стукнул кулаками по каменному полу, разбежалось несколько трещин. Декстра ухмыльнулась со странным подобием… одобрения? — Одержимый их наизнанку выворотил. Если бы мы возились с полу-трупами, сдохли бы сами и его не… в общем, мы действовали единственным возможным в рамках создавшейся ситуации методом.
Откуда-то в конце фразы прорезался канцелярит. Целест удивился, едва не сплюнул. А впрочем, с Главами наверняка так лучше.
А еще…
Целест сильнее всего боялся подумать о «а еще». Пока здесь этот моржеподобный Винсент, ни единой мысли о том, что Рони…
— У нас не было выбора, — подтвердил тот и коснулся запястья Целеста. Предупреждал. Он улыбнулся главному мистику: — Вы ведь все знаете, господин Винсент. От вас нельзя скрыться.
Рони был кварцевой статуэткой — прозрачной; ни образов, ни ощущений не осталось собственных, затаенных, личных, — ничего, кроме гладкого стеклистого холода. В каком-то смысле это было приятно. Он знал, что виновен — он, не Целест, и плюс воздействие на стражей, и Вербена…