Минус (повести)
Шрифт:
И вот сегодня наш директор беседует с адвокатом, как строить защиту, какие аргументы предъявлять. На столе кипа «Славянской правды» с отмеченными фломастером абзацами, рядом — стопочка изданных Ахатовым книг. Снимая пальто, выхватываю взглядом одно, другое название: «Доктрина фашизма», «Расовая гигиена в национал-социалистической Германии»…
Тихонько здороваюсь, делаю чашку кофе «Nescafe Gold» и усаживаюсь за свой стол. Напротив — стол Людмилы Николаевны. Разбирается с накладными. У нее под рукой тоже книги. Замечаю среди них корешки с фамилиями Розанова, Короленко, Сергия Булгакова. Ох, книги, книги… Озабоченное лицо Людмилы Николаевны не предвещает ничего хорошего, никаких приятных новостей.
Когда я только начал работать здесь, она часто меня тормошила: «Ну-ка, Ромик, выпрямись, улыбнись! Ведь тошно смотреть… Говори себе:
— Доказательств… гм-м… нами собрано… м-м-м… предостаточно, — скороговоркой, но то и дело помыкивая и пожевывая губами (наверно, специальный адвокатский прием, ставший особенностью речи), журчит адвокат. — Впрочем… гм… конечно, проблемы… мгм-м… кажется, будут. На заседании… м-м… Александр Евсеевич, нужно быть сдержанней. Поймите… гм-м… меня… м-м… правильно. Тем более что по моим сведениям… гм… судья человек достаточно… гм-м… несимпатичный.
Насупившись, опустив глаза, Александр Евсеевич покачивает головой. Но вряд ли это можно назвать киванием. Сейчас он кажется мне непривычно бессильным, потухшим каким-то, стареньким. Может быть, жалеет в глубине души, что упомянул этого Ахатова в интервью, а скорее всего, недоумевает, из-за чего человек, издавший, например, инструкцию для войск СС по расовой гигиене, возмущается, что его назвали идеологом фашизма. Сам он всю жизнь писал о сплавщиках, нефтяниках, о людях, борющихся с недостатками в обществе и себе, о мальчишках, своих сверстниках, на год всего не успевших попасть на Великую Отечественную, о принципиальных замначальниках, конфликтующих с консервативными начальниками, и потому, наверно, его книги вышли из моды, когда модно стало писать и читать о другом…
— Слушай, Рома, — полушепотом зовет Людмила Николаевна, — вчера принесли верстку «Вегетарианской эпохи». Еще двух печатных листов не хватает.
— У, — кривлю губы расстроенно; уже доверстывали эту книгу, а нужного объема все нет.
— Вот предлагают три статьи Синявского добавить. Как раз хватить должно. Но не знаю… — Людмила Николаевна замялась, как обычно, перед просьбой. — Тут еще надо срочно «Неуслышанные голоса» набирать. — Кивает на стопку, где Короленко, Розанов, Сергий Булгаков. — Это, естественно, Вере Ивановне отдадим, а вот Синявского…
— Давайте я понабираю, — говорю то, что она все не решалась сказать, но тут же оговариваюсь: — Только я медленно… Никак не могу научиться.
— Ну, как получится, Ромик. Спасибо, дорогой.
— Да что вы! — улыбаюсь одновременно как смущенный этаким тоном вышестоящего лица подчиненный и как кавалер, доставший из бездны упавшее кольцо знатной дамы.
На самом деле я втайне рад надомной работе (редактированию рукописи, набору, вычитке) — это дает право поменьше торчать в издательстве, да и бездельничать особо не позволяет. Когда не пишется, есть чем заняться, а позанимаешься чужим, глядишь, и на свое плавно переключишься. Чужое, так сказать, разогрев.
Половина третьего. Выхожу из метро. Несколько минут ходьбы — и общага. Комната с магнитофоном, компьютером, холодильником. Одиночество. Уже знаю, что вечером никуда опять не пойду. Ни в какой клуб, ни на какую презентацию. Денег полно, желание, в общем-то, есть, а вот силенок… Пообедаю и завалюсь на кровать, буду зреть для того, чтоб сесть за стол и продолжить повесть. Последняя, которую написал, должна появиться в ноябрьском номере одного из журналов. Пора предлагать куда-нибудь новое. Как ни крути, а это мой хлеб… Текст в шестьдесят журнальных полос (страниц) дает примерно десять тысяч рублей. Книга же — пятьсот-семьсот долларов, а то и тыща. Есть смысл мучиться за столом.
Над станцией недавно построили зал игровых автоматов, и теперь который день без перерыва из громкоговорителя под бодрую мелодию льется и льется:
— Не проходите мимо! «Суперслотс»! Новая империя азарта! удачи! При минимальной ставке всего пятьдесят копеек максимальный выигрыш — два миллиона рублей!..
Я ни разу не играл на автоматах.
«И так каждый третий заход, — сказал Кирилл, пряча деньги во внутренний карман пиджака. — Жалко, что часто не могу остановиться и просаживаю в итоге и выигрыш, и остальное».
Я в ответ, помню, сочувствующе покивал.
Единственное, на что я способен в плане азартных игр, — купить иногда билет лотереи «Спринт» за пять рублей, развернуть его и увидеть надпись «Без выигрыша»…
Рядом с метро кафе под названием «В розлив». Шесть лет назад, в девяносто шестом, на его месте стоял фанерный пивной ларек, но со временем все вокруг приобретает более цивилизованный, нарядный вид, и ларек как-то ненавязчиво уступил место красивому вместительному теремочку. Я часто его посещаю. Плюс к достаточно дешевому пиву — качественная воблочка с раздутым от икры брюшком и всегда включенный телевизор в углу.
Я редко смотрю телевизор, но когда это удается, когда остаюсь с ним один на один — погружаюсь по полной… Телевидение теперь модно ругать, бить тревогу, трясти пыльными книгами и кивать на полупустые залы кино— и прочих театров. Это напоминает бессильное тявканье моськи. Телик непобедим. Помимо новостей, необходимых каждому, он дарит большинству и само ощущение жизни. Ленивому, безвольному, вечно усталому большинству.
В детстве я просиживал перед телевизором все выходные. Каждая передача была интересна. «АБВГДейка», «Будильник», «Музыкальный киоск», «Здоровье», «Служу Советскому Союзу!», «Очевидное — невероятное», «Клуб кинопутешествий», «В мире животных»… И еще фильмы, фильмы — «Приключения Электроника», «Неуловимые мстители», «Буратино», «Красная шапочка» с песней «Если долго по тропинке…» (или «по дорожке», уже не помню)… Потом я увлекся чтением, и телевизор стал мне враждебен. Не то чтобы не интересен, а именно враждебен, как более сильный конкурент книгам. Даже не скажу, что я смотрел лет в пятнадцать-семнадцать… После окончания школы уехал в Ленинград, в пэтэушной общаге телевизоров не было. А через четыре месяца загремел в армию… Первое время там, ясное дело, о телевизоре даже не вспоминалось, да нас, салаг, к нему и не подпускали. Обязательным был только просмотр программы «Время» в Ленинской комнате, где я сквозь дрему что-то слышал (не видел — глаза слипались) про Бендеры, Нагорный Карабах, землетрясение в Армении… Телик настиг меня позже, на втором году службы. Это был девяностый год. Эм-ти-ви с завораживающими клипами и сексуальнейшей Белиндой Карлайл, мультсериал «Чип и Дейл», несколько серий «Беверли-Хиллз»… Наступило новое время, и первым делом изменилось телевидение. Целомудренную «В мире животных» задвинули правдивые передачи иностранных зоологов-операторов с кровью, совокуплением, беспощадностью дикой природы; вялые фильмы какого-нибудь «Мосфильма» стало невозможно смотреть, когда нам открыли настоящий американский продукт. Ареклама! — все ярче и динамичней, все зрелищней и профессиональней… Вернувшись из армии, обложившись пивом с чипсами, я, как настоящий американец, до поздней ночи просиживал перед нашим стареньким черно-белым «Рекордом». Смотрел в него и не мог насмотреться.
Потом был переезд из сотрясаемой, как говорится, межнациональным конфликтом Тувы в соседний Красноярский край, деревушка, где, чтоб поймать телеволны, нужна мощная антенна (а у нас до нее все руки не доходили). Тогда-то, наверно из-за потребности чем-то занять себя по вечерам, я и увлекся всерьез писательством. В девяносто шестом поступил в Литинститут. Снова общага. Выпивки, разговоры, споры чуть не до драк, похмелье, тоска, описыванье этой тоски, этих выпивок, споров, похмелья…
В следующий раз столкнулся с телевизором, поселившись у Лизы. За те несколько лет, пока я почти не помнил о нем, он развился до неузнаваемости. Плюс к тому — Москва. Вместо двух программ в начале девяностых теперь их было штук десять. Появился пульт дистанционного управления, в мгновение переносящий меня из одного мира в другой. И таких усилий стоило сидеть за своим столом в углу кухни, что-то пытаться писать, когда рядом, за стеной, — аккуратный стеклянно-пластмассовый ящик и в нем полным-полно красивейших женщин, интереснейших фильмов, горячих новостей, музыки, футбола!..