Минус
Шрифт:
К тому же там очередное чепэ. Отмечали день рождения актрисы Тани Тарошевой. Я с утра ничего не ел и поэтому опьянел очень быстро. Дополз до нашей кандейки, упал на топчан и отрубился. И, оказалось, правильно сделал. После пьянки педераст Лялин, подкараулив на лестнице Игорька, схватил его и стал целовать, а Игорек вырвался и рассказал об этом парням. Вадим, Андрюня и Леха, само собой, решили разобраться, но переборщили. В итоге Лялин в больнице со сломанным ребром, сотрясением мозга, чем-то еще. Ходят слухи, что накатал заяву в милицию...
Леха получил денежный перевод и сегодня свалил к родителям. Поехал через Абакан, - из
Здесь тоже хватает перемен и неприятностей. У Олега Шолина от рака умерла мать, Серега Анархист с женой разошелся. Живут теперь вместе в шолинской трехкомнатке. На деньги, какие у них были, закупились двадцатью килограммами гороха и десятью буханками хлеба. Анархист насушил сухарей. Едят по два раза в день гороховую кашу, не голодают.
...Шолин мается у окна, я сижу в кресле, с удовольствием курю стрельнутую на улице фильтровую сигарету. Анархист полулежит на диване. Он в своем старом среднеазиатском халате, на плечах парадные погоны полковника, красный десантский берет со значком "ИРА" сдвинут на затылок. Увлеченно читает вслух из толстой тетради:
– "И вот последние бойцы Ирландской республиканской армии оказались в западне. Укрепившись в руинах белфастского порта, они героически отражали атаку за атакой озверевших британских карателей. Со стороны залива по бойцам вели ураганный огонь военно-морские силы. Ракетно-бомбовые удары выкашивали бойцов, но оставшиеся в живых не желали пощады. "Свобода или смерть!" шептали их растрескавшиеся губы. На самом верху огромного портового крана развевался зелено-бело-оранжевый стяг - символ свободной Ирландии".
– Нет, все, она не придет, - объявляет Шолин и поворачивается к окну спиной.
– А?
– Выдернутый из чтения этой репликой, Анархист вопросительно и ошалело глядит на Олега, потом понимает и машет рукой: - Брось, Шолинберг, куда она денется!
– Нет, нет, я ее потерял.
Вздохнув фальшиво-сочувствующе, Анархист обратился ко мне. Сообщает раз уже, наверное, пятый за тот час, что я здесь сижу:
– Вот роман написал. Девять суток беспрерывной работы. "Свободу!" рабочее название. Как окунулся на первой странице, так вот сегодня утром вынырнул только, когда точку поставил. Перечитываю теперь.
И я в пятый раз отвечаю:
– Молодец, молодец, Серега.
– Других слов на язык не приходит.
– Та-ак...
– Он доволен моей скупой похвалой, он снова уткнулся в тетрадь, ищет, где прервал чтение.
– Так... ага... "В небе кружили хищные стаи королевских вертолетов..."
– Серега, - больным голосом зовет Шолин, - давай попозже. Сил нет никаких...
Анархист покорно захлопнул тетрадь. Уронил голову на подушку. Олег бродит по комнате. Часто останавливается у окна, глядит во двор и, не увидев желаемого, отворачивается. Продолжает бродить.
Обстановка квартиры та же, что и при его маме. Беспорядок, конечно, не слабый, воздух прокуренный, но по существу - никаких перемен. Вещи, мебель напоминают об уютной семейной жизни, ведь неживые предметы намного долговечней людей.
Сервант с праздничным сервизом на двенадцать персон, хрустальными рюмками и фужерами. Старинная, украшенная рисунками звезд и хлебных колосьев швейная машинка стоит на белой еще, почти свежей кружевной скатерочке. Вдоль стен два стеллажа с тем набором книг,
– Вот, Сэн, такое дело, - говорит мне Шолин, - теперь я в ранге круглого сироты. Никого у меня... совсем никого не осталось.
Еще месяца два-три назад он был упитанным, светловолосым, чистеньким юношей. С ним я познакомился в одну из первых же своих поездок сюда, в Абакан. В тот раз я решил посмотреть рок-фестиваль, а получилось, что и сам поучаствовал, попросив подыграть попавшихся на глаза ребят-музыкантов. Шолин оказался барабанщиком, подстучал в тему. После выступления мы распили с ним бутылку портвейна, он предложил мне переночевать у него дома. Он, помню, тогда учился на первом курсе физмата в местном пединституте; даже по пьяни разговаривал очень культурно, употребляя массу умных словечек, постоянно сбиваясь с "ты" на "вы"... За несколько лет он потерял всех родных. Сначала умер дед, диктор местного радио, потом отец, а теперь вот и мать. Она работала в НИИ, изучала историю древних хакасов и, уже даже очень больная, что-то писала. Я ее видел несколько раз, ночуя у Шолина, и она с каждым разом становилась все больше похожей на мертвую. Олег за ней ухаживал два с половиной года, в институте академы брал, а она вот все равно умерла от рака желудка...
Олегу осталась трехкомнатная квартира, ее получили, как я слышал, не так уж давно, и вот - бах, бах, - и из четырех человек он теперь в ней один. В двадцать лет.
Все эти трагедии сильно его изменили. Он вдруг стал худощавым и выше ростом, волосы как-то очень быстро и беспорядочно отросли, свалялись, лежат на голове грязно-желтым париком. На лице застыла гримаса мученика, вокруг рта, на лбу появились бороздки морщин. Он двигается как-то рывками - дернется, сделает несколько быстрых движений, а потом обмирает, словно бы проваливается в забытье; затем снова рывок, полминуты активной жизни и снова ступор. На него как-то неловко, стыдновато смотреть, как на инвалида или калеку...
– М-м, - соболезнующе мычу в ответ, а Анархист, спасибо ему, скорей начинает успокаивать:
– Не надо, Шолинберг, не думай. Не вернешь ведь. Тебе надо активным делом заняться. Напиши тоже что-нибудь...
Олег, горько хмыкнув, присел к столу, стал скручивать цигарку.
– Вот, - заметил, - мама табак купила, чтоб на даче тлю травить, а я теперь его курю.
Повозившись на диване, Анархист снова взял в руки тетрадь, полистал. Обратился ко мне:
– Посоветуй, где можно мою "Свободу!" опубликовать. Ведь нужная книга. Нужно ее донести до народа.
– Ох, господи, - морщится Шолин, - какой дурачок...
– Ладно, Олег, я ведь не с тобой разговариваю, в самом деле.
Кажется, Олег и Серега начинают ненавидеть друг друга. Мне это куда как знакомо - я-то намучился выше крыши за полтора года со своим дорогим соседушкой... Если хочешь найти врага - поживи с человеком бок о бок продолжительный срок. Убить будешь готов.
Затыкав окурок в переполненной пепельнице, Шолин дернулся:
– Все, не могу больше терпеть. Пойду! Ее нужно найти!