Мир без конца
Шрифт:
— Дышит.
Годвин испытал радость и разочарование.
— Так вытаскивайте скорее! — И спохватился: — Пожалуйста.
Не очень вежливая просьба, но Фитцджеральд нырнул под частично выступающее из воды бревно, сказав что-то сквайрам. Те отпустили бревно, которое держали за конец — оно плавно соскользнуло в воду, — и приготовились схватить то, под которое заплыл Мерфин. Похоже, юноша старался отцепить одежду Антония от досок и щепок. Годвин, переживая, что не может ускорить процесс, велел двум парням, стоявшим
— Идите в аббатство и скажите монахам, чтобы принесли носилки. Передайте — вас послал Годвин.
Наконец Мерфин выудил из-под обломков неподвижное тело. Подтолкнул его к лодке, и сквайры втащили аббата на борт. Затем подмастерье забрался сам, и суденышко направилось к берегу. Добровольцы вынесли Антония из лодки и положили на носилки, принесенные монахами. Годвин быстро осмотрел дядю. Он дышал, но пульс был слабым, а лицо жутко белым. На голове и груди виднелись лишь ушибы, таз оказался раздавлен. Глава монастыря истекал кровью. Монахи подняли аббата, и Годвин повел их в собор.
— Дайте дорогу! — кричал он.
Настоятеля пронесли в алтарную, самую священную часть. Ризничий велел положить раненого перед главным алтарем. Мокрая ряса облепила страшно изуродованные бедра и ноги Антония, только верхняя часть тела, казалось, принадлежит человеку.
За несколько минут все братья собрались вокруг настоятеля. Годвин забрал мощи у графа Роланда и поместил их подле ног Антония. Иосиф вставил ему в руки украшенное драгоценными камнями распятие. Мать Сесилия встала на колени, отерла лицо аббата тряпочкой, смоченной какой-то успокоительной жидкостью, и повернулась к Иосифу:
— Кажется, сломано много костей. Вы хотите, чтобы его посмотрел Мэтью Цирюльник?
Тот молча покачал головой. Годвин был доволен. Цирюльник опять осквернит святые мощи. Лучше предоставить все Богу. Брат Карл совершил соборование и вместе с монахами запел гимн.
Ризничий не знал, на что надеяться. Уже несколько лет он ждал конца эпохи аббата Антония, но в последний час ему пришло в голову, что дядю сменит совместное правление Карла и Симеона, близких друзей умирающего. Лучше не станет.
В толпе монах увидел Мэтью Цирюльника — тот через плечи братии смотрел на нижнюю часть тела Антония. Возмущенный Годвин уже собирался приказать ему уйти из собора, как вдруг хирург едва заметно покачал головой и ушел сам. Настоятель открыл глаза.
— Слава Богу! — воскликнул брат Иосиф.
Аббат силился что-то сказать. Мать Сесилия, стоявшая рядом на коленях, наклонилась. Губы Антония зашевелились. Годвину стало интересно. Через секунду настоятель умолк. Монахиня потрясенно спросила:
— Неужели это правда?
Все вытаращили глаза.
— Что он сказал, мать Сесилия? — поинтересовался Годвин.
Аббатиса не ответила. Глаза Антония закрылись, и что-то вдруг изменилось. Годвин наклонился. Дядя не
— Аббат Антоний покинул этот мир. Да благословит Господь его душу и вселит в свои святые обители.
— Аминь, — откликнулись монахи.
Теперь выборы, подумал Годвин.
Часть III
Июнь — декабрь 1337 года
14
Кингсбриджский собор стал вместилищем кошмара. Раненые стонали от боли и звали на помощь Бога, святых и матерей. Люди, искавшие родных, находили их среди усопших и принимались выть с горя. Живые и мертвые причудливо переплелись сломанными окровавленными конечностями, рваной мокрой одеждой. Каменный пол стал скользким от воды, крови, ила.
Посреди этого ужаса вокруг Сесилии создался островок, где царило спокойствие и деловитость. Как маленькая шустрая птичка, мать-настоятельница перелетала от одного страждущего к другому. За ней следовала небольшая группка монахинь в капюшонах, и среди них ее старая помощница сестра Юлиана, которую теперь нежно называли Старушкой Юлией. Осмотрев раненого, она говорила, что делать: промыть, смазать, перевязать, напоить травяным отваром. В более серьезных случаях звала Мэтти Знахарку, Мэтью Цирюльника или брата Иосифа. Сесилия говорила тихо, но ясно, ее указания были простыми и решительными. Большинство раненых монахиня успокаивала, а их родных исполняла уверенностью и надеждой.
Керис вдруг живо вспомнила день смерти мамы. И тогда царил ужас и смятение, пусть лишь в ее сердце. И тогда аббатиса знала, что делать. Несмотря на помощь монахини, мама умерла, как умрут сегодня и многие раненые, но в смерти будет порядок, все возможное будет сделано.
Некоторые в болезнях призывали Пресвятую Деву и святых, но от этого Суконщица только еще больше волновалась, так как нельзя знать наверняка, помогут ли духи, услышат ли. Десятилетняя Керис понимала, что мать Сесилия не может помочь так, как святые, но уверенные действия монахини исполняли ее надеждой и смирением, принося душе мир.
Теперь дочь Суконщика стала частью свиты Сесилии. Не то чтобы она пришла к такому решению в результате серьезных раздумий, просто принялась слушаться самого решительного здесь человека, как люди слушались ее на берегу после крушения моста, когда, кажется, никто не знал, что делать. Уверенность и практичность настоятельницы заражали, и окружающие начинали действовать так же спокойно и разумно. В руках у Керис оказалась небольшая миска с уксусом, а красивая послушница по имени Мэр мочила в нем тряпку и смывала кровь с лица Сюзанны Ченстоу, жены торговца деревом.