Мир без милосердия
Шрифт:
Уже за полночь траурный кортеж подходит к зданию клуба. Над знакомым входом обвислая мокрая лента, громко хлопающая на ветру, подобно прощальному салюту:
«Ребята дома... Мы никогда не увидим их на поле. Но они останутся в наших сердцах!»
Гробы устанавливаются в спортивном зале, через который с утра потечет поток прощающихся...
Дональд так и не спал в ту ночь. В три часа он проводил в фойе клуба необычную ночную пресс-конференцию. Наутро все газеты Англии вышли с портретами ребят, с новыми подробностями о мюнхенской трагедии,
В большом зале, где стояли гробы, забившись в угол, сидела Барбара.
Несколько раз Дональд с тревогой подходил к Барбаре и буквально расталкивал ее. Он боялся, как бы с ней что-нибудь не случилось. Она поднимала лицо и вопросительно смотрела на него: «Почему меня беспокоят?»
Тяжелый шотландский плед, который раздобыл для нее Дональд, закутывал ее до шеи. Издали, в полутьме, она казалась бесформенной кучей кем-то забытого мягкого тряпья.
Эта ночь для Дональда была бесконечной. Как, впрочем, и для многих других. Мейсла Дональд видел лишь мельком. Поздоровавшись, президент попросил его позаботиться о пресс-конференции и исчез в своем кабинете.
Мейсл купил мессу в Манчестерском соборе и пригласил лучших священников страны, заказав им большую поминальную службу по погибшим. Дональд тогда с удивлением и чувством невольного уважения смотрел на Уинстона Мейсла: его не брали ни бессонные ночи, ни хлопоты, которые не каждому были бы под силу.
Такое впечатление Мейсл производил не только на Дональда. В нескольких крупнейших лондонских газетах появились очерки о Мейсле — человеке, сохранившем спокойствие духа и не дрогнувшем перед лицом внезапных трудностей.
В «Обсервере» очерк о Мейсле получился куда ярче очерка о ребятах Криса Марфи. Дональд отнес это за счет того, что люди типа Мейсла ближе этой газете, чем футболисты...
Сейчас, когда Дональд обдумывал серию статей против процесса, перед его глазами вновь и вновь проходили картины тех трагических дней. Встречу манчестерцами погибших игроков, которые еще совсем недавно были кумирами толпы, он воспринял как клятву верности их светлой памяти. И Дональд знал: что бы он ни писал о футболе, это слово для него будет всегда связано с мюнхенской катастрофой...
30
Решив поработать, Дональд на следующий день не пошел в клуб. Он достал из нижних ящиков большого книжного стеллажа все старые блокноты, относившиеся к последним трем-четырем годам, и сел за работу. Он выписывал оттуда цифры, касавшиеся доходов клуба до катастрофы, поступлений в качестве пожертвований, покупок игроков в последние годы. Как старый бухгалтер, скрупулезно сводил воедино данные об экономическом состоянии клуба на сегодняшний день. Он хотел доказать, что доводы Мейсла о финансовых трудностях клуба, которые якобы толкают его на процесс, не что иное, как уловка.
Он на минуту лишь задумался, стоит ли пускать в ход данные о личных доходах членов совета директоров и Мейсла. Но потом отказался. Было бы нечестным с его стороны воспользоваться фактами, сообщенными ему в доверительных беседах.
«Надо составить
Он пожалел, что не выполнил раньше давнишнее решение подсчитать бойцов, которые могли бы оказаться на его стороне.
После вчерашнего разговора он заколебался: на чьей стороне окажется Барбара? Но потом решил, что она все поймет, если уже не поняла.
Пришлось не включать в список союзников одиннадцать первых футболистов клуба и Криса Марфи. Получалось, что клуб невольно поддерживал Мейсла.
Рассортировав данные, Дональд принялся писать большой материал. О характере финансовых отношений в спортивном мире, о том, как деньги заставляют молодого парня отдавать здоровье в изнуряющих матчах, как разлагают его, как превращают спорт в голый бизнес, как становится возможным процесс, подобный затеянному Мейслом. Чашку за чашкой глотая крепкий кофе, он к утру вчерне закончил работу. И лег вздремнуть, чтобы со свежей головой еще раз просмотреть ее, прежде чем отправить в редакцию.
Статья «Тогда умирает футбол» пошла в следующий номер. Когда вечером Дональд пришел в редакцию вычитать полосу, Тони Гарднер покачал головой.
— Мне кажется, Дон, после такой статьи у тебя будут в клубе большие неприятности. Подумай, пока еще есть, — он посмотрел на часы, — десять минут. Я еще могу сказать дежурному метранпажу, и он сбросит полосу. Хотя шеф, старая лиса, почувствовал жареное и удовлетворенно потирал ручки, пробежав твою рукопись.
Дональд взял полосу.
— Пусть идет...
Он поискал глазами место, где бы мог присесть.
Спортивная редакция помещалась на последнем этаже под крышей. Косой потолок делал большую комнату похожей на склеп. Тони всегда сидел под скатом в углу, словно прятал тело в расщелину, не желая подставлять спину опасным посетителям. В комнате было еще три стола, заваленных подшивками старых, исчерканных карандашами и истерзанных ножницами газет.
Дональд смахнул с одного из столов тяжелые подшивки прямо на пол, подняв тучу пыли.
— Фу, черт, с таким спортивным отделом и до туберкулеза недалеко!
Сдвинул в сторону пишущую машинку и начал читать статью.
Тони сидел за своим столом, лишь изредка поглядывая на Дональда.
Роуз скрупулезно исправил все опечатки в наборе, сверил все до единой цифры со своими записями. Молча подписал полосу и подал Тони.
— Все-таки решил печатать?
— Конечно, Тони. Это, возможно, единственный стоящий материал, который я сделал за всю свою журналистскую карьеру. О чем я писал? О забитых голах. Философствовал о футбольном мышлении. Рассказывал о парнях, которые лезли головой в петлю. Я и ты играли долгие годы в игру, которая называется журналистикой. Мы строили воздушные замки, не заботясь о том, каково в них жить. Приходили в восторг от борьбы с ветряными мельницами. Я чувствовал себя чуть ли не Робин Гудом, выиграв ничтожную схватку со случайностью. Закономерность победить куда сложнее. Но и победа дороже. Так же, как выигрыш в финале кубка на «Уэмбли» дороже победы над командой местной лиги.