Мир-Чаша

Барей Александр

– И как же? – поинтересовался Саньфун.

– Неважно, – отмахнулся Алексей.

– Но все-таки интересно узнать, как разбойники окрестили человека, который предложил мне свою дружбу.

– Даже не пытайся, – сказал Джерри. – Мы с Майклом однажды целый час выпытывали у него кличку, но так ничего и не добились.

– Не понимаю, – отозвался Олег. – Если ты нас считаешь своими друзьями, то почему не можешь открыть нам такой пустяк?

– В том-то и дело. Я не хочу, чтобы друзья смеялись надо мной из-за какого-то пустяка.

– Ребята! – воскликнул Олег. – Мы будем смеяться над Алексеем?

– Конечно же, нет! Да что ты! Как можно! – дружно заверили мужчины.

– Ну, хорошо,

поверю вам на слово, хоть и не очень верится, – сказал Алексей. – Эти грязные свиньи прозвали меня Обалдуем!

Мужчины взорвались таким смехом, что чуть не перевернулся стол.

– Ах вы, подлецы! – воскликнул доктор. – Я так и знал! Надо вам всем морду набить.

– Но скажи на милость, – вытирая слезы, выступившие от смеха, выдавил Майкл, – как можно не смеяться над такой глупой кличкой? Обалдуй! Ха-ха-ха!

– Сейчас тебе будет не так смешно, – злобно процедил Алексей и вмазал Майклу по физиономии. Американец от удара свалился со стула, но, даже оказавшись на полу, качался со смеху. Это обстоятельство еще больше развеселило друзей.

– Так почему тебе дали такую оригинальную кличку? – спросил Саньфун.

– Все очень просто. В банде Клина больше шестидесяти человек. Все они – сплошные головорезы, грубые и безжалостные. У них совсем иные жизненные принципы, чем у других людей. Своими дикими законами они руководствуются тысячи лет. Представьте себе: я имел глупость начать проповедовать им устои добра, применяя советские идеи. Сначала разбойники только качали головами. Потом они принялись объяснять мне свои законы. Но я твердил свое. Тогда они махнули на меня рукой, сказав, что я выродок с извращенным мышлением и тупой головой. Мне дали прозвище Обалдуй и уже через день никто меня по-другому не называл.

В шайке я наткнулся на грубость и враждебность бандитов. Любому из них наплевать на чужое мнение, а споры там решаются кулаком или ножом. Чье мнение их интересовало меньше всего, так это мое, потому что я не владел ножом и не умел драться. Они презирали меня и постоянно насмехались. Особенно меня возненавидел разбойник по кличке Попугай.

Клин дал мне месяц на то, чтобы я обучился владеть оружием. Он приказал никому не решать со мной спор поножовщиной до истечения срока. Впрочем, бить меня он никому не запрещал. Ко мне был приставлен учитель, разбойник по прозвищу Камень. Он не был таким закоренелым невеждой, как большинство бандитов, и имел даже некоторые зачатки гуманности. Но когда дело касалось тренировок, он становился свирепым варваром. Методы его обучения были жесткими, но эффективными. Камень постоянно искоренял во мне страх перед клинком меча, ножа и другим оружием, заставляя буквально спасать свою жизнь от его ударов. Сначала он наносил медленные и слабые удары, чтобы я успел отреагировать. С каждым днем они становились быстрее и сильнее. Страх перед оружием постепенно угасал, по мере того, как я учился защищаться от него.

Я старался быть прилежным учеником, понимая, что произойдет, если я не достигну достаточного уровня мастерства. Клин дал мне ясно понять, что по истечении срока я стану равноправным членом шайки. Это означало, что я стану участвовать в грабежах, и любой из разбойников сможет вызвать меня на смертельный поединок. О последнем мне постоянно напоминал Попугай. Он говорил, что прирежет меня, как только истечет месяц.

Попугай был злобным головорезом, настоящим животным в людском обличии. Он постоянно старался как-нибудь оскорбить меня. Не ответить на оскорбление считается позором в банде. Как только я начинал вступать с ним в перебранку, он начинал доказывать свою правоту кулаком. Попугай был значительно сильнее меня и непрестанно пользовался своим преимуществом. Когда он впервые избил меня, я пошел к Камню

и спросил, что мне делать в таких случаях. Его ответом был удар кулаком мне по лицу и слова: “Разве так трудно понять?”.

Я впал в отчаяние. Через несколько дней мое отчаяние переросло в жгучую ненависть. Единственным способом выжить среди разбойников была храбрость, граничащая с безумием. Во мне проснулся инстинкт загнанного зверя. Когда Попугай в очередной раз оскорбил меня, обозвав каким-то нехорошим словом, я бросился на него, как бешеный пес. Разбойник, не ожидавший такого оборота, упал под моим напором. Я, навалившись на него, схватил его за горло и начал душить. Попугай захрипел, его глаза стали выскакивать из орбит, лицо покраснело, потом начало синеть. Я, как одержимый, с остервенением душил его, опомнившись лишь тогда, когда разбойники оторвали мои руки от трупа.

После произошедшего бандиты меня зауважали. А Клин сказал: “Разбойник, которого убил новичок, ничего не стоит. Зато новичок, убивший разбойника, стоит двоих”.

Главарь стал уделять мне больше внимания, лично обучая владению оружием. Мое положение значительно улучшилось, но к кое-чему обязывало. Я, как ученик главаря, не должен был опозорить его, проявив малодушие или стерпев обиду. Свой позор он мог смыть только кровью ученика, осрамившего его. Некоторые хотели спровоцировать мою смерть, пытаясь запугать меня. Но после случая с Попугаем во мне что-то переломилось. Весь мой предыдущий страх переродился в лютую ярость. Я уяснил одну истину: если не хочешь быть жертвой – стань хищником.

С каждым днем во мне росла злоба и ненависть ко всему миру. А всем моим миром тогда была шайка кровожадных головорезов. Мои нервы стали подобны натянутым струнам, реагирующим на самое легкое прикосновение. Я стал настоящим хищником и перестал ждать, пока меня кто-то обидит. Я сам начал охотиться. За две недели я передрался чуть ли не с половиной бандитов, находя любые предлоги. Если предлогов не было, то приходилось их создавать. В конце концов, я до того обнаглел, что начал считать оскорбительной свою кличку. Сначала никто не мог понять, почему я бросаюсь на людей, когда они ко мне обращаются. Но потом кто-то сообразил, что лучше не называть меня Обалдуем. Вскоре это поняли все.

Бешенство, бушующее во мне, росло с каждым днем. Что говорить о словах! Я дошел до того, что любой неосторожно брошенный взгляд становился поводом для драки. Даже самые отъявленные уголовники дивились моему остервенению.

Когда я, наконец, добился того, что никто не смел отзываться обо мне неуважительно, то решил остановить свои каждодневные драки. Но через день понял, что не могу их прекратить. У меня вдруг страшно начали зудеть руки, ноги, голова, туловище, короче, все тело. Меня просто раздирала потребность врезать кому-нибудь по морде и получить по своей. Недели сплошных драк привели к тому, что я к ним страшно пристрастился, и они стали нужны мне, как еда и воздух. Не выдержав, я в тот же день избил одного разбойника и был избит двумя.

По истечении месяца я впервые принял участие в грабеже. Отказаться я не мог, потому что меня бы просто зарезали. Мы нападали на караваны, обозы, на одиноких и многочисленных путников. Иногда они добровольно сдавались, иногда сражались насмерть. Уроки Клина не прошли для меня даром, и я с остервенением бросался в бой.

Схватки на мечах, однако, не шли ни в какое сравнение с кулачным боем. Возвращаясь в логово, я всегда намечал одного, двух, а то и трех разбойников, с которыми буду драться. Камень, сообразив, что я не могу жить без драк, подкинул главарю идею захватывать в плен нескольких ограбленных и устраивать мне с ними поединки. Клину идея понравилась, а банда горячо ее поддержала. Всем уже осточертели мои выходки.