Мир цвета сепии

Гаврилов Александр

Народу в аквариуме этой ночью было не густо. Серёга с приятелем и Таня стояли у прозрачной перегородки, глядя с надеждой на дежурного офицера (тот разговаривал по телефону). «Ничейная» Вика, пригорюнившись, сидела на лавке. Я подошёл к перегородке.

– Дежурного уговорили: звонит родственникам, – сказал Серёга. – Если дозвонится – выпустит. А вот Вика не местная, родни в Питере нет.

Дежурный дозвонился – троих отпустили. В заточении осталась одна Вика.

Вышли на улицу. Таня попрощалась и убежала ловить такси. Парни из солидарности остались со мной. Стояли у входа в отделение, думали, как вызволить

девушку. Ночь была холодной, шуршал косой дождь. В занавешенном окне дежурной части мелькали тени.

К крыльцу отделения подкатил УАЗ. Двое в форме вышли из машины, открыли заднюю дверь. Тут же из отсека раздался вопль: «Фашисты поганые! Мра…» Два глухих удара. Крик оборвался. Кого-то замотанного с головой в покрывало волокли по лужам к двери, из-под покрывала торчали маленькие босые ступни.

Ночь, дождь, прерванный крик – зловеще. А вдруг – чем чёрт не шутит! – все мы перенеслись, провалились в какой-нибудь оруэлловский мирок? Вдруг наш милый Горби уже примеряет фуражку с высокой тульей? Вдруг вытащат сейчас «ничейную» девушку на крыльцо, бросят на колени да и стрельнут в затылок?

Фантазия подтолкнула меня к действиям: спросил у парней фамилию Вики, зашёл в дежурную часть и принялся убеждать дежурного, что Бойкова Виктория, девушка исключительно порядочная, попала сюда по недоразумению и что ей тут не место. Выслушав мои доводы, седовласый интеллигентного вида капитан вздохнул и ответил, что он всё понимает и рад бы пойти навстречу, но не может: порядок есть порядок. Тогда я попросил и меня запереть вместе с девушкой. Взявшись за подбородок, дежурный с полминуты смотрел в потолок, усмехнулся чему-то и – пошёл открывать аквариум.

В углу камеры скрючилась закутанная в покрывало фигура: в окошечке из ткани в обрамлении седого пуха виднелось лицо с крючковатым носом и двумя круглыми бесцветными глазами – точь-в-точь птенец кондора (видел как-то по телевизору). Пол я определить не сумел.

– Смотрите, – сказал нам с Викой капитан на прощанье, – под свою ответственность отпускаю. Сразу по домам. Ясно?

– Ясно, ясно! – ответил я.

Стояли на Большом проспекте. Машины и частники проносились мимо. Такси как назло было не видно (до моего дома можно дойти пешком, а парни жили подальше).

– А вы-то чего тут торчите? – сказал мне Серёга. – Идите, и без вас уедем.

Оказалось, что Вике до дому не добраться: она снимала комнату на Васильевском острове, а мосты были уже разведены.

Ко мне шли скорым шагом, почти не разговаривали. Я только одно сказал, как-то вырвалось:

– Я уж думал, пристрелят тебя.

– У нас же, кажется, женщин не расстреливают, – Вика нахмурилась.

Со всей этой нервотрёпкой я чувствовал себя разбитым, поэтому, не церемонясь, вручил девушке комплект чистого белья, показал комнату, кровать и ушёл к себе в мастерскую.

Поздним утром пили чай. Вику будто подменили: вчера она больше помалкивала, жалась как-то по-сиротски в уголке дивана; сегодня – не узнать: смотрит весело, улыбается тёмно-красными, налитыми губами.

Попросила сводить её в зоопарк. По дороге стала задавать вопросы. Расспрашивала без обиняков, не скрывая личной, так сказать, заинтересованности: почему, мол, до сих пор не женился, не скучно ли одному в большой квартире, часто ли меняю девушек – и прочее в том же

духе.

Гуляли по зоопарку. В белом с сиреневыми цветами сарафанчике, в серебристых босоножках Вика бабочкой порхала от клетки к клетке, изумлялась, смеялась, дёргала меня за рукав, чтобы и я с ней за компанию повеселился. Я ходил следом, любовался лёгкостью её порханий, улыбался да кивал, точно умудрённый, снисходительный дядечка – таким себя и ощущал.

Потом проводил её до автобуса. Обменялись телефонами.

– Звони, – сказала она, – буду ждать.

Однако у меня сразу возникло чувство, что больше мы с ней не увидимся. И странное дело: славная девушка нагнала на меня уныние. Я казался себе старым замороченным неудачником.

В воскресенье встретил Володю Шапкарина, соседа снизу, спросил, кто из их квартиры милицию вызвал.

– Да батя, мудак старый, – ответил прямодушный Володя. – Я и знать не знал – мать на другой день сказала. Поругал его: ты что, говорю, творишь, зачем ментам звонишь? Человеку и так тяжело. А он: «Меня участковый попросил как коммунист коммуниста. Димке же на пользу: он пьёт и всякую гопоту к себе тащит – плохо может кончиться».

– Слушай, попробуй его убедить, что у меня всё в порядке. Не бывает у меня никаких гопников.

– «Убедить»… Убедишь его, – Володя поморщился.

Илью Григорьевича я знал не очень хорошо, но достаточно, чтобы понять, отчего морщится его сын. Знал, что порол Володьку в детстве за съеденный кусок булки: не потому, что жалко, а потому, что есть нужно, когда положено. Невысокий, худой, всегда насупленный, он слыл ярым адептом марксизма-ленинизма и, соответственно, состоял в партии. Работал слесарем, но без галстука ни шагу. Меня знал с пелёнок и, тем не менее, обращался на «вы».

Честно говоря, Илья Григорьевич меня озадачил: не ожидал от него такого. С детства был наслышан о его рвении: Володя рассказывал. Передовик производства – пол стены в грамотах, – член парткома, рационализатор, активист. На собраниях глотку рвал: речи толкал, порицал, призывал; каждый праздник с плакатиком в толпе маршировал, выкрикивал: «Да здравствует, ура!» И всё зря: партия на последнем издыхании, над Идеей зубоскалят, а он как стоял у станка, так и стоит; из коммуналки не выбрался, ни дачи, ни авто – как не было, так и нет; единственная радость – денежки в сберкассе на гроб с поминками. А ведь золотые горы сулили. Кинули коммуниста-передовика-активиста, обманули как последнего дурака. Нет, чтобы возмутиться: верил, служил истово, себя не жалея – так где же награда? Нет, не возмутился, не спросил. Заикнулись: «…Как коммунист коммуниста» – и он бегом к телефону: на соседа доносить. Я хоть и не понимал Илью Григорьевича, но считал, что уважения он достоин, – как стойкий оловянный солдатик.

В понедельник вечером явился участковый. Стоял в дверях, смотрел ласково, губищи растягивал. Спросил, как дела, сказал: что-то, мол, на «Пятаке» давно не видно. Попросил разрешения пройти в квартиру.

– Извините, не убрано. В другой раз, – сказал я вежливо.

– В другой так в другой, – согласился он и добавил: – Ты, Дима, ничего такого не думай: типа придирки какие или ещё что… Просто профилактическая работа. Обязанности такие, понимаешь?

Я ответил, что понимаю, и он, благожелательно улыбнувшись, удалился.