Мир до и после дня рождения

Шрайвер Лайонел

— Я должна быть тебе благодарна? За то, что тебе удалось меня обмануть? А ты не подумал, что меня можно не обидеть, если вообще не спать с другой женщиной? — Для утверждения этого высокоморального принципа сейчас было неподходящим все: напряженная атмосфера, мрачный пейзаж, несоответствующая компания. Ее глас прозвучал одиноко в этой пустыне. Возможно, она бы предпочла оказаться со всеми в грязном месиве в низине.

— Ну, это понятно, — сказал он, разглядывая свои руки.

Ей не следовало заставлять его чувствовать еще большую вину. Она и не заметила, как объединилась с Лоренсом

против него.

— И это все? — осторожно спросила она. — Тебе надоело быть пай-мальчиком?

— Я ощущал себя зажатым в тиски. Самим собой, другими людьми. Даже тобой. Я понимал: это все не мое. Я с ума сходил и захотел сделать нечто такое, что было бы моим, что бы вернуло меня к самому себе. Мне хотелось совершить нечто вопиющее.

— Но то, что ты сделал — и делаешь, — вовсе не вопиющее. Это вполне обыденное дело.

— Для меня это не было обыденным.

В голове Ирины замелькали картины, и она вздрогнула.

— Полагаю, мне нужно иметь то, что я мог бы назвать своим.

— А целой России тебе было не достаточно? Она была твоей.

— Я говорю о личном.

— Тебе была нужна тайна?

— Верно. Тайна. Я и сам до конца ничего не понимаю. — Лоренс выглядел удивленным. — Я люблю тебя.

— А Бетани? — Теперь она заслуживала достаточно внимания, чтобы писать ее имя не курсивом.

— Не знаю.

— Ты признавался ей в любви?

— Иногда, — процедил Лоренс. — Но только… в определенных обстоятельствах.

— А со мной в этих определенных обстоятельствах тебе было так плохо?

— Нет, все было хорошо!

— Не самое ярко окрашенное слово, чтобы выразить чувства к женщине, некогда бывшей любовью всей твоей жизни.

— Послушай, у меня не было желания утереть тебе нос. Ты отлично выглядишь, прекрасно готовишь, ты талантливая художница…

— Замолчи. Не знаю почему, но чем больше моих положительных качеств ты перечисляешь, тем больше твои слова становятся похожи на оскорбление.

— Понимаешь, дело в том, что эти отношения совсем другие.

— Более страстные.

— Ну, это один вариант объяснения.

— А у тебя есть другой?

— Пожалуй, нет.

Ирина не могла понять, почему готовилась задать следующий вопрос? Чтобы понять или сильнее себя ранить? Впрочем, она не была уверена, хотела ли разбередить рану или наказать себя.

— Ты ее целовал? — прошептала она.

— Что это за вопрос?

— Вопрос, на который я хочу получить ответ.

Лоренс покраснел и спросил:

— Ну а ты как думаешь?

— Меня ведь ты не целовал.

— Ну как же, целовал! — запротестовал Лоренс.

— Чмокнуть в щеку — не значит целовать. Ты много лет не целовал меня по-настоящему. Значит, вместо меня ты целовал ее. Знаешь, я смогла бы простить тебе секс с ней, даже если бы это случалось тысячи раз, но поцелуй я не смогу простить даже один.

Она могла поступить по-другому — просто положить мобильный обратно в карман, когда принесла пиджак из чистки.

Теперь же, видимо, им предстоит что-то решать. Но не было ли это пустым расточительством. Ведь дело только в сексе, правда? В целом это можно считать несерьезным преступлением, верно? По крайней мере, так должно быть. Действительно, так и должно быть. Увы, так должно быть не означает, что так было.

— Жаль, я не могу тебе сказать,

что она неудачница, — продолжала Ирина упавшим голосом; то, что она собиралась сказать, было вовсе не в ее интересах. — Какая она бесполезная, необразованная, необщительная. Что у вас двоих нет ничего общего, ты привык общаться с людьми, которые читают газеты и разбираются в проблемах мировой политики, а с этой пустоголовой одноклеточной амебой тебе скоро станет скучно. Не могу сказать, что это влечение не продлится и пяти минут, когда знаю, что этой связи уже пять лет. Ведь все это не правда, верно? Она умна. Владеет шестью языками. Имеет докторскую степень. Поскольку она, как и ты, занимается проблемой терроризма, полагаю, и ее карьера пошла вверх. Вы подходите друг другу — даже больше, чем мы с тобой. Я благодарна тебе за то, что ты попытался объяснить мне причины и сделал вид, что тебе не безразлично, что я чувствую. Но не будем устраивать диспут на эту тему. Я иллюстратор книг. А она, слава богу, горячая штучка. Вы отлично подходите друг другу.

Меж тем Лоренс слушал ее, опустив голову, и по его щеке даже скатилось две слезинки — одна за нее, одна за него.

— Прости меня, — пробормотал он. — У меня было все, о чем только можно мечтать в этой жизни, а я сам все испортил.

Ирина оглядела его изучающим взглядом. Она вспоминала день, когда Лоренс вернулся из командировки в Сараево. Ее предыдущая ночь, посвященная размышлениям, теперь казалась пустой, а ее стремление к истинной близости разрушительным. Осознание, что другие люди не такие, как ты, лишь продемонстрировало, как мало она знала человека, находящегося рядом. И все же, могла ли она воспротивиться тем ограничениям, из-за которых Лоренс ощущал себя «зажатым в тиски». Он всегда был добрым, уверенным, любил порядок и контроль, но одно его самое главное качество Ирина не замечала, как то было должно: Лоренс Джеймс Трейнер был очень верным. В определенном смысле они сейчас были близки, как никогда, потому что процесс познания друг друга был окончательно завершен.

Со стороны это могло показаться странным, но в ту ночь они спали в одной постели. Лечь в одежде означало бы придать странной ситуации еще больше странности, поэтому они разделись — черные кружевные трусики казались ей сейчас неуместными. Ирина прижала голову Лоренса, Незнакомого Лоренса, к груди и взъерошила волосы. По сценарию она должна была кипеть от злости. Но в душе не было гнева, хотя она долго прислушивалась к себе, чтобы обнаружить его пусть и в малом количестве. Ирине было жаль его. Своеобразный случайный выбор. Как оказалось, сочувствие Лоренсу давало ей мнимое преимущество, все это время ей следовало жалеть себя.

Проснувшись утром, она задумалась, не ожидал ли гнев в засаде и не вырвется ли наружу, чтобы обрушиться на лежащего на кровати Лоренса, заставляя ее визжать, как одержимую бесами. Но злость так и не дала о себе знать. Ирина не стала кричать, возмущаясь, как долго ей пришлось жить во лжи, и не принялась с мазохистской педантичностью разбирать его методы утаивания правды. Ощущая себя ненужной, испуганной и побежденной, она медленно пошла варить кофе. Подавленная чувством жалости, она все меньше понимала свою вину. Раз Лоренс решил, что он один повинен во всем, значит, в квартире должны звучать лишь извинения — взаимные, трепетные. От тоста Лоренс отказался.