Мир хижинам, война дворцам
Шрифт:
На Выборгскую сторону и пробирался теперь Коцюбинский — по взбудораженному, растревоженному Петрограду, по залитым кровью демонстрантов, засыпанным пулями карателей петроградским улицам.
Но не пули страшили его — терзала неотступная, тревожная мысль: как Ленин? На свободе ли Владимир Ильич?.. Неужто и его захватило остервенелое офицерье? Ведь приказ об аресте Ленина отдан…
С демонстрации Юрий Коцюбинский попал прямехонько в комендатуру. С кучкой солдат своего 180–го полка он отстреливался на углу Литейного от провокационно
Наконец, после переговоров делегации ЦК, ПК и военной организации с Временным правительством, арестованных вывели из комендантского управления, огрели каждого нагайкой и вытолкали на улицу. Временное правительство обязалось не чинить репрессий над захваченными во время демонстрации, а Центральный Комитет партии дал согласие снять с постов броневики, пулеметный полк увести в казармы, а матросов — в Кронштадт.
Но на улицах все еще как на поле боя: мелкие стычки тут и там, стрельба из окон, пулеметы «ударников» на чердаках, охота юнкеров за каждым рабочим, за каждым солдатом без «увольнительного» из части.
Юрий лежал, прижавшись к тротуару, пока не умолк пулемет на перекрестке, и тогда мгновенно пересек улицу. Снова прогремели из окон и с чердаков выстрелы, но Юрий уже был в подворотне. Потом — проходной двор, снова подворотня, опять улица, еще перебежка, — и вот он наконец на Выборгской стороне.
Едва миновав мост, он свернул за ближайший угол, — стрельба, такая частая в центре города, отошла далеко назад, — точно от центра до этой рабочей окраины было не несколько кварталов, а несколько дней пути.
Юрий наконец выпрямился во весь рост. Пули не свистели, кругом было тихо. Окна домов, правда, не светились, но из каждой подворотни выглядывали люди. Не успел Юрий сделать и десяти шагов по мостовой, как справа и слева послышалось:
— Стой! Кто таков?
Слева и справа, одновременно вынырнуло несколько человек — в кепках и пиджаках, но с винтовками.
Юрий вздохнул с облегчением — впервые за эти дни: Красная гвардия!
Шинель на Юрии была солдатская, погоны с гимнастерки сорваны. Он протянул документ — удостоверение солдатского комитета 180–го полка.
Красногвардейцы глядели сурово, но не на документ, а на кровоподтек — во всю щеку Юрия, от переносицы к подбородку.
— Казачья нагайка? — спросил степенный рабочий с длинными седыми усами, очевидно старший десятка.
— Нагайка…
— На демонстрации заработал?
— На демонстрации…
— А откуда идешь?
— Из комендантского управления.
Красногвардейцы придвинулись ближе, суровые лица были все еще насторожены, но взгляды стали мягче.
— Товарищи! — взволнованно заговорил
Красногвардейцы переглянулись, кое–кто улыбнулся, кое–кто окинул приязненным взглядом, но лица оставались все так же непроницаемы. Тот, что с седыми усами, внимательно вглядывался в побледневшее от волнения лицо неизвестного в солдатской шинели и с документами, выданными солдатским комитетом, точно хотел проникнуть ему в душу: ведь теперь и солдаты бывали разные и в солдатские комитеты попадал иной раз черт знает кто!
— Из сто восьмидесятого, говоришь? —переспросил старик, не отвечая Юрию.
— Сто восьмидесятый хорошо держался! —подал голос кто–то из окружающих.
— Где ваших били? — спросил старик.
— На Литейном. Там и попались, когда с Охты казаки подошли. Так как же Ленин, товарищи?..
— Правильно! —подтвердил тот же голос. — Так оно и было!
— Правильно, — повторил и старик. И вдруг добавил: — А Ленина мы не отдадим, так и знай!
Коцюбинский перевел дыхание. Итак, с Лениным все хорошо!
— Куда сейчас идешь? — спросил старик.
Ответить Юрий не имел права: адрес был конспиративный.
— Пробираюсь в полк, — ответил он. — Значит, с Лениным все в порядке, товарищи? Где он?
— А ты не сомневайся, — сказал старик, — и не спрашивай. Врагу нет к Ленину пути, где бы он ни был. А друга он и сам найдет, — прибавил он твердо. И тут же спросил: — А не боишься в полк возвращаться? Хотя и по договору отпущен, но их брату, буржуйским прихвостням, разве можно доверять?
— Опасность, конечно, есть, — сказал Коцюбинский, — но ведь я — большевик.
— Большевик, говоришь?
— А вы? —спросил Коцюбинский. — Вы откуда? Чей это отряд?
— С «Русского Рено» мы, — с достоинством отвечал старик и прибавил, пряча усмешку в длинных усах: — Есть такой… французский заводик в нашем российском Питере… И заметь: заводик–то большевистский!
Коцюбинский обрадовался:
— Я о вашем заводе знаю. Ведь вы еще в марте послали в Советы одних большевиков!
Радостный возглас солдата приятно было услышать красногвардейцам: они доброжелательно заулыбались, теснее окружили Коцюбинского, кто–то дружески хлопнул его по спине, другой вынул пачку «Раскурочных» фабрики Гудал и протянул Юрию.
Седоусый сказал:
— Ну что ж, иди, товарищ, своей дорогой, — и добавил, точно оправдываясь: — Стоим на страже, чтоб не пробрались контрики. — Видно было, что он гордится этим. — На нашу сторону они и сунуться боятся: тут, товарищ, наша рабочая власть!.. Иди! — сурово оборвал он, словно недовольный, что разболтался: — Если ты и вправду большевик, так, верно, по делу торопишься. Иди! Будь здоров!
Он кивнул. Кто–то из тех, кто стоял поближе, пожал Коцюбинскому руку. Но когда Юрий отошел на несколько шагов, старик крикнул ему вдогонку: