Мир хижинам, война дворцам
Шрифт:
Вторым пришел дядька Авксентий Нечипорук, возвратившийся с базара — на этот раз с Житного.
Увидев свежего человека, да к тому же еще и солдата, дядька Авксентий приступил к Королевичу с другой стороны:
— А не приходилось ли вам, товарищ землячок, слышать, как там дела обстоят в военных сферах? — Дядька Авксентий очень любил новые слова, густо поплывшие в народ со дня революции, и употреблял их в разговоре для большей солидности. — Как там в военных сферах полагают: нарежут крестьянам земли или не нарежут? И как вы сами, товарищ землячок, рассуждаете: сразу брать или, быть может, подождать, пока возвратится с позиции мой солдат, родной сын Демьян? Ведь, надо
На всех базарах Киева — и на Печерском, и на Владимирском, и на Сенном, и на Галицком, и на Бeccapaбке, и даже на Житном — Авксентий так и не получил ответа на свой вопрос.
А земля и в самом деле подсохла, и помещики уже заканчивали сев яровых хлебов — на оборону.
СВАДЬБА НА РЫБАЛЬСКОЙ
1
Данила, Харитон и Флегонт управились со своими делами только после полудня, но зато успели выполнить всё.
К общему удивлению, студентка Марина Драгомирецкая от приглашении не отказалась и приняла его восторженно. Она сказала, что с малых лет мечтала увидеть настоящую народную свадьбу, во всей ее самобытности и богатстве фольклора и этнографии. Узнав же, что свадьба будет не простая, а революционная, без попа и церкви, пылкая студентка обозвала Данилу и Тосю «аргонавтами», Даниле долго трясла руку, а Тосю пообещала «зацеловать до смерти» и заявила, что имена Брыля и Колиберды непременно будут начертаны на мраморных скрижалях истории Украины.
Хотя Марина окончила русскую гимназию и с детства воспитывалась в семье с прочными русскими традициями, изъяснялась она только на украинском языке и притом демонстративно, с вызовом, что бы все услышали это и либо сразу последовали ее примеру, либо, напротив, ринулись в непримиримый спор об украинско–русских взаимоотношениях. Идея защиты прав угнетенной и порабощённой украинской нации завладела Маринкой еще в шестом классе гимназии, в нелегальном украинском кружке, после чтения запрещённого шевченковскoгo «Кобзаря». А целиком отдалась она служению этой идее с 28 февраля 1917 года, то есть с момента Февральской революции в России.
Девичьей красотою Марина не могла похвалиться. Была она ростом выше, чем допускало ее сложение, и потому казалась долговязой. Ходила она, не заботясь о женственности, широким мужским шагом и при этом — тоже по–мальчишески — размахивала руками. Волосы стригла коротко, прическами себя не мучила и потому чаще всего бывала растрёпанной — с челочкой на лбу. Лицо имела широкое, скуластое и курносое, глаза китайского, косого разреза. Носила Марина, вопреки моде и правилам девичьей благопристойности, короткую, до колен, юбчонку, а кофточки шила из «шотландки» в красную и зеленую клетку. Была она яростной спортсменкой–велосипедисткой, и это давало лишний повод считать дочь уважаемого доктора Драгомирецкого «анфан террибль», потому что ездить девушкам на велосипеде считалось в те времена неприличным.
Заверив Данилу, Харитона и Флегонта, что она прибудет непременно, и ни в коем случае не опоздает, — что было существенно, ибо опаздывала она всегда и всюду, — Марина отсалютовала хлопцам рукой, вскочила на велосипед и исчезла в лабиринте печерских переулков. У Марины Драгомирецкой сегодня было запланировано еще множество неотложных дел: получить в центральной «Просвите», на Прорезной для «Просвиты» печерской разнообразную литературу на украинском языке; на Святославской, в помещении высших
— Ну и прыткая! — удивился Данила, когда облако пыли, поднятой с немощёных печерских улиц закрыло велосипед Марины.
Проворная! Меня переговорит! — с почтением и даже с некоторой завистью согласился Харитон. — Нам бы такую на «Марию–бис»! В два счета сварганили бы… что–нибудь такое…
Флегонт промолчал, только зарделся и обогнал товарищей, чтобы они не заметили его смущения.
На завалинке у домика Брылей друзья увидели ранних гостей. Харитон схватился за голову:
— Мать–богородица, спаси нас и помилуй! Уже все наши «политики» собрались!
«Политиками» заводская молодежь называла рабочих старшего поколения; собираясь вместе, они неизменно начинали обсуждать политические вопросы, затевали бесконечные споры, и не о чем–либо обычном, будничном, а непременно устремлялись вдаль — во всемирные, как говорится, масштабы. В течение часа или двух тематический круг суживался, и из общих рассуждений прорезывался наконец живой вопрос из жизни родной страны. Сперва такой вопрос рассматривался не иначе как с точки зрения его важности для судеб всей бывшей Российской империи, потом он трактовался применительно к Петрограду, как центру и столице страны, далее перебрасывался в Киев, и таким путем, где–то уже на третьем часу прений, спорщики добирались, наконец, и к себе на Печерск. И только тут спор разгорался в полную силу и страсти достигали своего апогея.
— Европа! Азия! Америка! Африка! Австралия! — кричал в эту минуту, размахивая кулаками, Василий Назарович Боженко, столяр–модельщик. — Сегодня уже весь мир втянут в войну, раз и Соединенные Штаты встряли в эту заваруху! Кровь проливают крестьяне и рабочие, а капиталисты таскают один другого за чубы — кто больше в карман положит на нашей крови и слезах! Нам такая война ни к чему! А ты говоришь!..
«Говорил», конечно, Иван Брыль, самый заядлый полемист, готовый спорить с кем угодно, даже с самим собой.
— Еще бы! Ведь ты уже три дня как записался в большевики! «Мир — хижинам, война — дворцам» — об этом, брат, я знал, еще когда ты пешком под стол ходил. Но ведь сам Карл Маркс учит, что все решают обстоятельства! А обстоятельства, брат, сейчас совсем другие. Вот слухай меня сюды, я сейчас объясню тебе все как есть…
Старый Брыль отклонился назад, чтобы лучше видеть своего оппонента, и разгладил усы книзу — такова была его привычка. Василий же Боженко перестал махать кулаками, но принялся жестоко ерошить бороду — такова была его привычка.
— Когда Россия была еще царской, — поучительно начал Иван, — то каждому дураку было ясно: пускай себе император проигрывает свою войну…
— Ну, ну? — подзадорил Боженко, дергая себя за бороду.
— Вот тебе и «ну»! А теперь появилось, сказать бы, совсем новое обстоятельство: революция! Так и пойми ты, большевистская твоя голова, что если победу завоюет кайзеровская Германия, королевская Австрия и султанская Турция, то победят они революционную Россию. Одним словом — погибнет тогда революция в России! То какой же, спрашиваю я тебя, вывод должен сделать для себя рабочий класс?