Мир и война
Шрифт:
Ровно через двадцать пять лет эту тягу «к краю платформы» он испытает вновь, но ей уже не будет сопутствовать ни тайная гордость, ни ощущение новизны — будет просто безумно противно и стыдно за свою растерянность, малодушие, попросту — трусость…
Много позднее он позволил себе разразиться такими строками:
Когда сниму все карты с кона
И в окнах будет свет погашен,
Дай сил, чтоб сразу из вагона,
Чтоб в лестничный пролет…
Как Гаршин.
И
Я никогда к нему так не был близок,
Хоть разум мне долдонит:
«Не греши!»
И это не кокетство и не вызов,
А лишь смятенье тела и души.
Когда и как оно вошло под кожу
И что толкает на безумный шаг?
Быть может, климакс попросту?..
А может
Все дело в генах — мой ведь дядя так…
* * *
О суициде, иначе о самоубийстве, в Библии говорится в двенадцати местах. Семь из них — примеры из истории. Первый — в сказании о Самсоне и Далиле.
Трижды обманывал иудей Самсон любимую женщину Далилу из народа филистимского, пожелавшую узнать источник его необыкновенной силы. На четвертый раз открылся ей, и она предала его в руки врагов. Они же выкололи ему глаза, оковали цепями и заставили молоть зерно в доме узников. Но когда силы стали прибывать к нему, он отплатил своим мучителям ценой собственной жизни.
«Господи Боже! — говорил он. — …Укрепи меня… чтобы мне в один раз отмстить Филистимлянам за два глаза мои.
И уперся всею силою, и обрушился дом на владельцев и на весь народ, бывший в нем… (До трех тысяч мужчин и женщин.)» И Самсон тоже погиб под обломками.
Я бы сказал, это не столько самоубийство, сколько то, что принято называть военным подвигом, и примеров таких можно найти предостаточно среди народов, когда-либо ведших войны. (А иных народов на Земле не было.)
Еще одно «библейское» самоубийство совершил царь Саул, тоже в войне с теми же филистимлянами. (Давшими, между прочим, название стране — Палестина — и исчезнувшими с лица Земли.)
«…И побежали мужи Израильские от Филистимлян, и пали пораженные на горе Гелвуе».
Враги убили трех сыновей царя Саула и ранили его самого. «И сказал Саул оруженосцу своему: обнажи твой меч, и заколи меня им… Но оруженосец не хотел… Тогда Саул взял меч свой и пал на него. Оруженосец его увидел, что Саул умер, и сам пал на свой меч и умер с ним…»
И здесь смерть из разряда «героических» — уберечь себя от позора и бесчестья.
Нечто похожее произошло и с любимым советником царя Давида, Ахитофелом из города Гило, после того, как тот переметнулся на сторону сына Давидова, Авессалома, задумавшего сбросить с трона своего стареющего отца. Когда попытка переворота окончилась неудачей, Ахитофел «…оседлал осла, и собрался, и пошел в дом свой, в город свой, и сделал завещание дому своему, и удавился, и умер…»
Самоубийством он спас себя от позора.
И, наконец, ставший хрестоматийным на все времена Иуда Искариот.
«…Иуда,
Это — первая и единственная добровольная смерть в Библии — исключительно от раскаяния, от мук совести…
И очень большой вопрос — свидетельствуют подобные поступки о силе или о слабости? Я склоняюсь к первому.
Язык не поворачивается назвать слабыми (хотя в этом определении не вижу ровно ничего зазорного) несчастную Марину Цветаеву, моего доброго знакомого, поэта Митю Голубкова, поэтессу Друнину… Чтобы наложить на себя руки, представляется мне, нужно обладать немалой долей смелости — возможно не столько даже в самый последний момент, когда можно действовать в состоянии опьянения, близком к аффекту, под влиянием психотропных лекарств, но перед этим — в часы принятия решения.
Можно по-всякому относиться к таким личностям, как писатель Фадеев, министры внутренних дел Щелоков, Пуго или маршал Ахромеев, но не признать, что они совершили Поступок с большой буквы, добровольно уйдя из жизни, я не могу…
3
В свое второе каникулярное лето Юрий не стал красоваться в Москве в военной форме, а решил сразу поехать на дачу в Сосновку. Только зашел перед этим к Миле и, как всегда, пригласил в гости — она обещала. И к Соне завернул — поглядеть, как та живет с мужем, но ничего увидеть не мог: они были за городом. Туда Юра решил не показываться: зачем смотреть на хрипатого «американца», который его и под Полтавой не очень жаловал? Бедная Соня — так рано связала себя по рукам и ногам! А какая была девчонка — своя в доску, и собираться у нее всегда было шикарно. Правда, у Мили еще чаще собирались. Вообще было время… Лафа! А теперь — тоска сплошная, даже некому рассказать толком о своих ленинградских похождениях…
На даче тоже была скучища еще та! Что вообще в мире делается?! Почему везде так скучно? Об этом Юрий спрашивал сейчас только у одного человека — у самого себя, и ответа на вопрос не получал.
Стало повеселее, когда приехала в гости Миля и согласилась остаться на несколько дней. Юрий перешел спать на террасу, Миля ночевала в комнате с тринадцатилетним юриным братом, если он тоже не перетаскивал свою кровать на террасу. (Знала бы Миля, каким уже опасным был этот ребенок, какие не вполне чистые помыслы питал к домработнице Маше и даже пытался воплотить их в жизнь.)
Миля порою уходила гулять в одиночестве — Юрию бывало лень — и однажды вернулась с прогулки не одна: с нею была невысокая толстушка, темноволосая. А больше Юрий вначале ничего не заметил. Что толстушка, видно сразу — легкое летнее платье не позволяло усомниться ни на минуту.
Миля сказала, это Иза Кедрина из их института. Случайно встретились — оказывается, та живет в поселке Шмидта, по дороге на станцию.
Поговорили о том, о сем, Юрий поблистал остроумием. Когда рядом Милька, он почти всегда чувствовал себя спокойно, не было напряжения, потребности искусственно расслабляться; не надо искать темы для разговора, вымучивать шутки — все идет нормально, своим чередом: можно не изображать из себя более умного, образованного, языкатого и находчивого, чем на самом деле.