Мир «Искателя», 1998 № 03
Шрифт:
Подскочив к воротам, запертым толстой слегой, он ударом сапога выбил ее и потянул скрипящую створку на себя. Однако и там бушевало пламя, преграждавшее путь его людям. Бор развернулся.
— Зови хозяина! — заревел он. — Пускай отдает моих людей! Или все здесь разнесем по бревнышку, по косточке!
— Ты меня, Верхарда, зовешь? — раздался вдруг голос из глубины странного терема, представлявшего широкий сруб, поставленный на более узкий, глухой — так что на второй этаж по стене нелегко было бы забраться. На крутой разборной лестнице показался человек в куколе, из-под
— Я сожгу тебя, дерзкий! — прошипел он. Слегка побледнев при виде сверкающего меча, кощун сделал все же еле заметное движение, чтобы выплеснуть содержимое ковша на князя. Но таким же неуловимым взмахом Бор вышиб ковш, и тот раскололся оземь, и бурая земля, покрытая жухлой травой, мгновенно почернела и запузырилась.
— Выдай моих людей, или умрешь! — Конунг так же молниеносно поднес лезвие меча к горлу кощуна. Тот, точно обжегшись, отпустил схваченные было гальдерские четки на груди и как завороженный уставился на смертоносную сталь.
— Хорошо, хорошо! Только будь осторожен с мечом, прошу! Эй, люди — вывести пленных! — Торопливые слуги быстро отперли погреб и вывели оттуда двух оглоушенных дружинников в порванной, окровавленной одежде. Бор бросил зловещий взгляд на похитителя, от которого тот содрогнулся.
— Теперь погаси пламя! — Кощун пробормотал несколько слов, сделал рукой замысловатое движение — воздух содрогнулся, и пламя за воротами унялось, как не бывало.
— Зачем ты захватил их? — спросил князь, но кощун только в ужасе покачал головой — даже страх смерти не мог заставить его развязать язык, и Бор, поняв это, призадумался. Он велел хозяину следовать за собой, не опуская меча, и последним перескочил широкий обугленный ров, глубиной лишь до колена, дно которого покрывал густой слой сажи. Снаружи его и освобожденных ожидала, подняв копья и щиты, верная дружина.
Когда ворота захлопнулись позади них, кощун появился наверху и в злобе прокричал:
— Погоди! Ты еще узнаешь, что эти леса и кто в них живет! Ты раскаешься еще! — В голосе его звучали неизбывная тоска и лютость.
— Странные эти кощуны… — сказал позже Кырныш Бору, — загадками говорят, а мороз по коже пробирает. Но вряд ли он человечиной балуется…
— Тогда для чего или для кого он захватил наших людей? Вот вопрос… — Князь покачал головой.
День перевалил на вторую половину, когда они вышли к странной деревне из покосившихся домишек стоявшей посереди обширной вырубки. Границы ее обозначали столбы с вырезанными на них головами волков, зайцев, птиц. В невысоком заборе, ограждавшем поселок от леса, торчали почерневшие тычины с желтыми черепами.
В деревне оказалось на удивление немного людей — белесых, со свинячьими, мутно-светлыми, без ресниц глазами. Они были молчаливы, казались равнодушными ко всему. Стариков нигде не было видно.
— Как зовется ваша деревня? — спросил Бор какого-то мужчину.
— Грива, — ответил тот скупо.
— Не знаешь, как дорога к Харваду идет в
— Да вот так и идите, все прямо и прямо на восход — не заблудитесь, холмы выведут, — отвечал тот с простодушным видом, но Бору на миг почудилось, что глаза мужичка при этом как-то не по-хорошему сверкнули.
Когда вышли они за пределы деревеньки, где не было причин задерживаться, Гунн наконец произнес:
— Странно это… ни серпа, ни косы не видно, ни даже гвоздя где вбитого и то нет… Будто без железа живут. Конечно, мы в дома не заглядывали — ежели они железо издалека покупают, так в избе все припрятано…
Только когда ушли они далеко, то поняли, что обманул их мужичок. Кругом, куда ни кинь взгляд, чавкало болото. Кырныш шел молча, по какой-то им одной угадываемой тропе выбираясь на сухое место. И вот наконец, когда солнце совсем опустилось, вышли они на безлесое плоское всхолмие.
— Странно, место такое, что вроде и люди должны быть на этом холме, или хоть следы их остаться… — Кырныш внимательно оглядывал широкую прогалину. Трава и поросль на песчаных грядах были притоптаны, а на соснах, окружавших округлую площадку, виднелись многочисленные глубокие царапины.
Внезапно в середине площадки он увидел каменный столб, украшенный искусно вырезанными зубастыми пастями и увенчанный странной фигурой зайца — и даже побелел:
— Диверкиз! Лесное божество смерти!.. Так вот куда мы зашли!
— Кто это? Что тебя поразило? — схватил его за плечо Бор.
— Мы в логове волкодлаков, конунг, — сказал Гунн со спокойствием человека, привыкшего за долгую жизнь смотреть в лицо любой опасности.
— У нас рассказывают, что среди болот живут люди, которые в особые ночи превращаются в волков, — пояснил Кырныш. — Но кто с ними повстречается, тот ничего уже не скажет. Иногда находят в отдаленных местах, близлежащих к Телеорману, останки людей, разорванных на части, или с отгрызенными руками и ногами, умерших от потери крови и нестерпимого ужаса…
— Так вот почему покинутым оказалось кладбище со столпами! Исчезли, погибли все, некому было об этом поведать! — воскликнул князь. — И давно идут у вас эти рассказы?
— Давно… Говорят, пришлые они откуда-то; а вернее — размножились в глухих полуночных лесах. Быть может, после битвы Даларна началось это, когда с севера многие ушли на нее, а не вернулся почти никто… Поклоняются они богу Диверкизу в образе зайца, как символу изменчивой смерти. Вот здесь — их мольбище, и должно быть сегодня — та самая ночь!
— Надо бежать, пока не смерклось совсем! — воскликнул озерный конунг. — Теперь-то ясно, зачем наши люди понадобились кощуну — откупается пес от волкодлаков жертвами, а не удается — так огнем испепеляющим грозится!
Минув каменного идола, у подножия которого с содроганием увидали полуистлевшую кучу изгрызенных человеческих черепов и костей, они снова углубились в лес. Кырныш торопился, ведя их среди лабиринта болот, однако ночь застала их все еще не так далеко как хотелось бы. Нарубив смолистых ветвей, они сделали из них факелы и двинулись дальше освещая себе дорогу.