Мир «Искателя», 2004 № 04
Шрифт:
Кровать по-прежнему оставалась неприбранной. Серафима села на краешек, автоматически расправляя измятую простыню, и, вспомнив недавнее представление, что она устроила Алексею, поморщилась и отвернулась к окну. Теперь выяснилось, что оно было совершенно незачем. Ну, только что одна из сторон получила удовольствие. Впрочем, подобное случалось довольно редко, Леша был занят и оттого возвращался домой совершенно измотанным, да и она… предпочитала уединение.
Она не хотела вспоминать, сейчас это лишь повредило бы ей. Ее теперешней готовности предпринимать шаги, которые всегда давались с таким трудом. После она чувствовала
А она? — почему не получалось у нее?
Серафима села к зеркалу. Вгляделась в свое отражение.
«Переживаешь?» — спросило ее отражение в зеркале.
Она кивнула с неохотою. Никогда не хочется признаваться в своем поражении. Даже себе самой.
«Я вижу, что переживаешь. Хочешь поехать и разобраться во всем самой?»
«А разве это не выход?»
«А что вообще можно назвать выходом? — в тон ей поинтересовалось зеркало. — Ты понимаешь сама, что только путаешь ситуацию. Кому нужно затеваемое тобой? Тебе?»
«Надеюсь, что мне».
«Тогда почему ты медлишь и боишься каждого действия человека, который тебе предан и готов выполнить твой приказ? И выполняет его сейчас. Почему ты второй раз заставляешь его промахиваться?»
«Первый раз промахнулся он сам. Это уже потом, вчера, я…»
«А вчера? Почему не сказала правды?»
Она не ответила. Собственный вопрос заставил ее отвернуться от изображения в зеркале.
«Неудачный день? Ты это хотела сказать? А в тот раз был тоже неудачный? Или в тот раз тебе непременно было необходимо еще раз почувствовать себя хозяйкой положения? Поинтриговать еще самую малость, ощутить приятное покалывание в груди, такое, какое ощущаешь, когда от единственного твоего слова зависит невообразимо много. Столько, сколько не может стоить одно слово».
«Интересно все же, ты его любишь?» — Вопрос был задан врасплох, Серафима никак не ожидала его.
«Кого именно?» — она искала лазейки, чтобы не отвечать на него.
«Ты прекрасно знаешь, о ком я. Скажи просто, да или нет».
Отражение устало смотрело на свою собеседницу сквозь полуприкрытые веки, отягощенные накладными ресницами. Серафима поднесла ладони к щекам, на мгновение прикрыла глаза, а когда открыла, все же ответила на невысказанный вопрос, ответила прямо и честно, без обиняков и недомолвок:
«Ты же знаешь, я отвечала на вопрос то, что хотели услышать. Что тот, что другой. Им все равно, главное — услышать ответ на вопрос, и ответ положительный, иного они не приняли бы. И продолжили бы бессмысленные атаки, никчемную осаду крепости, которой незачем им владеть».
«Почему же незачем?»
«А разве она им интересна в ином качестве, нежели архитектурный памятник работы известного мастера? — Серафиме понравилась аналогия, и она продолжала ее развивать: — Разве кого-то когда-нибудь, хоть единого любопытства ради интересовало
«И оба при этом считались первопроходцами», — усмехнулось зеркало.
«Если не секрет, то почему все же им это удалось?»
Серафима вздохнула.
«Осада иной раз бывает бессмысленна, но лишь тогда, когда то понимает полководец завоевателей. Если же нет, если же он уверен, что рано или поздно твердыня падет к его ногам, — лучше смириться с победой захватчиков. Все равно завоеватели не поймут, что проиграли, едва заняв крепость».
«Да, — поразмыслив, согласилось зеркало. — Они не смогут остановиться на прежних захватах».
«Ты же знаешь, их победы мне неинтересны», — спокойно ответствовала Серафима.
«Знаю, конечно, но ведь ты сама хочешь прервать их беспроигрышную серию. Иначе бы ничего не говорила Павлу об Алексее, не просила бы того приехать и не пыталась бы сейчас решить — решиться ли тебе самой на ответный ход или пустить все на самотек… как прежде, когда твоя крепость была дважды повержена и охотно подвергалась самодовольным наскокам завоевателей».
«Я не получила от этого ничего… кроме усталости, — поспешно заверила свое отражение в зеркале Серафима, — ты же знаешь это даже лучше меня».
«Но ты все же давала им волю. Так часто, как они того хотели от тебя».
«Ты меня за это упрекаешь?»
«Ты же знаешь, что я не вправе судить тебя. Суд над собой входит в твой круг обязанностей».
— Я хотела понять себя.
Она произнесла это вслух, и слова эти показались ей неубедительными. Серафима снова произнесла:
— Я пыталась понять себя.
И снова неудача.
Серафима с трудом поднялась со стула. Подошла к окну и тут же, резко повернувшись, заспешила к двери. Где-то вдали она слышала гул работающего пылесоса, Соня приводила дом в порядок. Ей пришла в голову странная мысль. А не пойти ли и не спросить у горничной, каково же это — иметь работу. Может, тогда она ответит на свой вопрос. Или хотя бы подойдет к ответу.
Заседание закончилось, как и положено подобного рода встречам, — ничем. При отсутствии самого генерального директора, разговор свелся к промежуточным темам и кулуарным дебатам по проблемам хотя и насущным, но все же в самых редких случаях выносимым на столь высокий уровень обсуждения. Караев, вопреки ожиданиям финансового директора, вообще не прибыл на заседание, а его мобильный телефон не отвечал.
«Ожидание Годо в присутственном месте», — сострил в итоге управляющий и покинул заседание первым. Менее всего он любил подобные мероприятия, особенно в те редкие времена, когда был на них, вместо Караева, председательствующим.
Павел последовал за ним, но быстро уйти не успел, его остановили. Впрочем, уже уходя, он ненадолго задержался в дверях, рассчитывая на что-то подобное. Мысль о необходимости постоянно находиться в центре внимания свербела в мозгу, заставляя Павла поминутно искать свидетелей своих действий. Любых действий, вплоть до самых незначительных.
Его остановил финансовый директор. Окликнул, а затем, подойдя, положил по-отечески — все же разница в возрасте меж ними составляла тридцать шесть лет — руку на плечо.