Мир итальянской оперы

Гобби Тито

В один прекрасный день Фульмине исчез. Ему потребовалась срочная медицинская помощь, и его положили в больницу. Там он и умер - на прохладной и чистой больничной постели. Этого милого проказника оплакивал весь город.

Я рассказал о Фульмине лишь по одной простой причине: когда я впервые читал либретто "Джанни Скикки", мне вспомнился именно он. Его живые глаза, то, как он пленительно улыбался уголками рта, короткие и густые брови, взъерошенные длинные волосы, спадавшие на плечи, выразительные - в "драгоценных" украшениях - пальцы - все это всплыло в моей памяти, и я увидел его как живого. Благодаря ему я с поразительной легкостью постиг характер другого обаятельного плута, пришедшего к нам из средневековья -

Джанни Скикки. Можно сказать, что мы оба пристально изучали портреты Франса Халса и кое-что позаимствовали оттуда для своего грима. Мы знали, что нам нужен тип тосканца-простолюдина, восприимчивого и лукавого, внешне смиренного, но весьма изворотливого.

"...Как тот, кто там бежит, терзая всех, Который, пожелав хозяйку стада, Подделал старого Буозо, лег И завещанье совершил, как надо"

(Перевод М. Лозинского)

– так Данте описал коварного флорентийца, который выдал себя за умершего человека и переделал завещание в свою пользу. Этот персонаж, едва намеченный в тридцатой песне "Ада", вдохновил Джоакино Форцано на создание самого блистательного в истории оперного искусства либретто. Благодаря музыке, написанной несравненным Пуччини, это произведение стало подлинным шедевром.

Мое первое близкое знакомство с "Джанни Скикки" относится к 1939 году. Римская опера дала тогда серию спектаклей в музыкальном театре Адрии неподалеку от Венеции. Партию Скикки исполнял Бенвенуто Франчи, и я наслаждался поразительно мощной трактовкой образа, звучностью средних и низких нот, изумительной окраской голоса, врожденным тосканским акцентом, а также его тяжелой походкой, когда он уверенно выходил на сцену. Все это не могло от меня ускользнуть, так как я (в то время начинающий певец) играл Бетто ди Синья, одного из тех неприметных людей, с кем обычно не церемонятся, бывшего самым бедным из родственников Буозо Донати.

Позднее, когда я сам приступил к работе над образом Скикки, мне необыкновенно повезло: я подружился с либреттистом оперы. Сколько же драгоценных впечатлений оставило в моей памяти общение с этим человеком. Однажды Форцано и я так увлеклись разучиванием партии, что перестали смеяться над шутками и остротами, которыми изобилует это произведение. Но стоило мне отметить это, как последовал резкий ответ остроумного тосканца: "Наша работа должна быть серьезной. Пусть другие смеются и получают от этого удовольствие". Как верно сказано! Любой, даже самый забавный, анекдот становится плоским, если человек, рассказывающий его, сам покатывается от смеха.

В другой раз, по возвращении из зарубежного турне, я сообщил ему, что, выступая за границей, убедился в необходимости произносить заключительные слова оперы по-английски: "Ну разве могли деньги Буозо получить лучшее применение!" Тогда смысл оперы становится яснее для публики. Форцано метнул на меня сердитый взгляд и сказал: "Может быть, вам следовало еще и прикусывать язык, чтобы угодить этим варварам?" Он очень ревниво относился к своим произведениям, и горе было тому, кто позволял себе вольности. Чтобы добиться его согласия на малейшее изменение текста, мне приходилось пускать в ход все свое дипломатическое искусство и проявлять ангельское терпение. Когда наше сотрудничество подошло к концу, он не сказал мне ни слова, только улыбнулся своей обаятельной, "скиккиевской" улыбкой. После премьеры у меня не было возможности обсудить с ним постановку, поэтому я не могу поручиться, что все мои идеи он принял со снисходительной благожелательностью. Но я вспоминаю о той улыбке и... надеюсь.

Форцано хотелось, чтобы исполнители как можно больше играли на просцениуме, - он считал, что в этом случае публика полнее

насладится и самой комедией, и костюмами артистов. Поэтому певцы у меня как бы прогуливались по сцене. Занавес поднимался при полной тишине, открывая задник (практически сцену), на котором изображена одна из улочек Флоренции 1299 года, освещенная мягким сентябрьским солнцем.

В центре сидит Бетто ди Синья... Бетто ди Синья неповоротлив, на нем грязные, стоптанные башмаки и старый крестьянский картуз. Он робок, но глаза у него живые, как у хорька. Его движения замедленны и неуклюжи. И хотя Бетто не выглядит старым, он сильно сутулится. Позднее мы увидим, как при разговоре он растопыривает пальцы, будто помогая себе подыскивать нужное слово. Рядом с ним стоит клетка с двумя цыплятами, в руках он держит корзину с яблоками и грушами, которую имеет обыкновение подносить Буозо Донати. Восемь утра. Бетто хочет выждать из приличия еще немного времени - сейчас еще рановато входить в дом. О том, что его богатый родственник серьезно болен, ему пока неизвестно.

Слева выходят крайне возбужденные Марко и Чьеска, сын и невестка Симоне, двоюродного брата больного Буозо. Но в отличие от Бетто Симоне занимает видное положение в обществе. Вполне сознавая свое превосходство над Бетто ди Синья, они проходят мимо, не обращая внимания на его приветствия. За ними следует не менее взволнованный Ринуччо, жестами он показывает сидящему Бетто, что надо торопиться.

Ринуччо - племянник Дзиты, влиятельной кузины Буозо Донати, прозванной Старухой. Он любит Лауретту, дочь неотесанного Джанни Скикки, и прекрасно отдает себе отчет в том, что брак с ней абсолютно неприемлем для его знатных родственников.

Затем с правой стороны сцены появляется величавый нотариус Аманти ди Николае. Его сопровождают свидетели-профессионалы Пинеллино и Гуччо. Торопливо входит в дом другая группа встревоженных родственников. Это Герардо, племянник Буозо, который тянет за собой жену Неллу. За ней едва поспевает маленький Герардино, их сын. В свою очередь Герардино волочит на веревке небольшую деревянную тележку, издающую неприятный стук: у нее недостает одного колесика.

Нотариус исчезает слева, остальные устремляются направо, на ходу приветствуя врача Спинелоччо, который в ответ слегка наклоняет голову, величаво шествуя мимо.

Бетто собирает свои вещи и наконец уходит в правую сторону сцены. Все погружается в темноту, задник с изображением улицы поднимается вверх, вступает оркестр, и сцену постепенно заливает свет. Мы видим просторную комнату Буозо Донати, который покоится на смертном одре.

Цель этого небольшого вступления - представить героев, обозначить время и место действия, но, кроме того, сделать более понятным начало комедии, иногда кажущееся хаотичным и потому сбивающее зрителя с толку. Грим, костюмы, а также игра в следующей картине не должны быть преувеличенными. Необходимо соблюсти баланс в соотношении вокальных партий, чтобы одна второстепенная роль не подавляла другую без веских на то причин.

Дзита и Симоне уже заняли место у постели Буозо, выполняя обряд прощания с любимым родственником, - в данный момент только они знают о его кончине. Остальных привела сюда весть об опасной болезни Донати. В такт музыке родные выходят из глубины сцены, всем своим видом выражая безутешную скорбь. Дзита, похожая на хищную птицу, старую и угрюмую, расположилась в лучшем в этой комнате кресле.

Согнувшись под бременем лет, она сидит, широко раскрыв круглые и недоверчивые глаза, тогда как менее именитые члены семьи подходят к ней, дабы засвидетельствовать свое почтение. Первым это делает Ринуччо: он целует ей руку. Остальные следуют его примеру, Марко и Чьеска громко причитают. Нелла и Герардино, который по-прежнему волочит за собой игрушечную тележку, подходят к ней последними и тут же отступают в сторону - им велено держаться подальше.