Мир Кристины
Шрифт:
«Только женских слез мне не хватало!» — уныло подумал Майк.
— Напишите, чтоб я была молодой и красивой.
«Чего хочет женщина, того хочет Бог!» — некстати вспомнилось Майку.
— Понимаю, я уже не та. Чего я только не делала. Фитнес, подтяжки. Он даже не смотрит в мою сторону. Извините, Майк!
Жена табачника всхлипывала все громче. Вот-вот готова была разрыдаться.
— Не страшно. Художник сродни врачевателю. Мне доводилось слышать и не такие откровения. Я буду нем, как рыба. Из этих стен не выйдет ни слова.
Никто не знал самой
— Это вам будет стоить…
Далее он называл такую сумму в долларах, дух захватывало! Любая позирующая напрочь забывала о своей наготе и начинала судорожно умножать и вычитать в уме разные цифры. Через минуту начинала так же судорожно торговаться.
— Одевайтесь, — не глядя на «натуру», бросал Майк.
— Майк, милый! Понимаю, вы очень популярный талантливый художник. К вам очередь на три года вперед. Но нельзя ли… несколько… уменьшить…
— Обращайтесь к Никасу! — пожав плечами, равнодушно отвечал Майк, — Он слупит с вас раза в три больше. Кисти и краски с холстами мне почему-то в салонах никто бесплатно не отпускает. Странно, правда?
Очередная заказчица, она же модель-натурщица-жертва, понимающе кивала.
— Жизнь такая! — вздохнув, обычно завершал беседу Майк, — Разумеется, если вы не согласны…
— Я согласна! — шептала жертва.
А что касаемо категорического требования непременно раздеться, тут дело гораздо серьезнее. Началось это не вчера, и кончится не завтра. Только со стороны может показаться — патология. В действительности…
В действительности заказчиц долго уговаривать не приходилось. Девушки и почтенные матроны всех весовых категорий с готовностью оголялись по первому его требованию. И чаще всего потом еще предъявляли претензии. Почему собираетесь писать не в полный рост? Ни слишком ли все задрапировано какими-то материями? Может, взять за образец классику? Например, эта… как ее? «Даная в золотом дожде»?
Майк приводил железные аргументы. Мол, портрет по природе своей ограничен, как бы, рамками жанра. Мол, главное — лицо, зеркало души. Мол, парадный портрет в полный рост, да еще в обнаженном варианте, вообще нынче не та фишка. Он чувствовал, его не слышат.
Доводы мастера отвергались с порога. Поджатые губы, узкие от обиды щелочки глаз, из которых, того гляди, брызнут слезы, глубокие вздохи, односложные ответы.
Ох, как он ненавидел в эти мгновения женщин!
Когда это началось? Откуда взялось?
— Мишутка! Вынеси мусорное ведро-о!
Каждый день, а то и дважды в день, своим пронзительным оперным голосом на весь двор ласково просила его мать. Окна их квартиры всегда настежь, мама любила петь на весь двор. Мишутка вздрагивал
— Мишутка! Ты такой толстый, ты много ешь?
— Мишка, Мишка! Где твоя улыбка?
Мгновенно начинали дразниться и петь хором все девчонки двора. Забросив все свои прыгалки-скакалки. Они дразнились так, никаких сил не было терпеть. Но Мишутка терпел.
Только одна девчонка с большим бантом на затылке и темными глазищами, как две спелые вишни не участвовала в этой травле. Не смеялась над Мишуткой, не дразнилась, как все. Стояла неподвижно в стороне и сверлила его насквозь своими темными зыркалками. Мишутка почему-то был уверен, она и есть главная заводила. Она главное зло.
Оперная мама раз в неделю обязательно устраивала домашние концерты. При настежь распахнутых окнах и приглашенных соседках пенсионерках. Чтоб весь двор слышал и наслаждался. Мишутку усаживала на стул у стены и после каждого номера заставляла изображать бурные и продолжительные аплодисменты. Плавно переходящие в овации.
Ох, как Мишутка ненавидел оперу, балеты, вообще театры и все, что с этим связано. Словами не передать. Любой звук из горла оперной мамы вызывал у него почему-то устойчивый зуд между лопатками. Почесаться нельзя, не дотянешься, руки коротки. Попросить маму прекратить петь и почесать ему спину, об этом и думать нельзя. Приходилось терпеть. До стиснутых кулачков, до слез на глазах.
Зуд проходил, как только оперная мама закрывала рот. Бывает же такое! Мишутка неистово изображать бурные и продолжительные. Ему уже легко дышалось. Хотелось сразу побежать во двор, повиснуть на турнике и болтать от переполняющей радости ногами. И что-нибудь орать при этом. Во все горло.
Оперная мама, естественно, не подозревала о процессах, происходящих в организме и душе мальчика. Стиснутые кулачки, слезы на глазах и восторженное состояние после исполнения очередной арии, относила исключительно на счет своего могучего оперного таланта. Кстати, глаза у оперной мамы были темными, жгуче темными, как у цыганки.
С того времени Майк на глубинном неосознанном уровне начал опасаться женщин с темными глазами. Всячески избегал их или сходу конфликтовал по принципу, «сначала я ей дал сдачи, чтоб знала свое место!». А тогда, в детстве…
Ох, как он ненавидел всех девчонок, девушек и вообще, всех женщин рода людского! Может, с тех пор сидит в нем эта самая обида? Сидит занозой, и никакими силами ее из памяти не выковырнешь! Отсюда пренебрежительное, настороженное и откровенно циничное отношение ко всем женщинам.