Мир Ольги
Шрифт:
Не то – смотри, я отобьюсь от рук!
Рама
На границе города и мира,
Там, где за дорогой – бурелом,
Мама безнадежно раму мыла
И молчала что-то о былом.
Мама у меня была упряма.
Дым и гарь садились на стекло.
Потому она и мыла раму,
Хоть её от этого трясло.
Видно, в мире не хватало света.
Чтобы солнца луч сюда
Мама раму вымыла, и это
Тёмный час отсрочило на миг.
Этажи
Нет ни меры, ни веры у вечерней межи,
Только острые тени на лицах,
Нерешённым примером там дорога лежит,
И дрожит, остывая, столица.
А в её подворотнях распевают ножи,
И простая наука расправы
Бьётся в криках вороньих, и надежды на жизнь
Не даёт ни виновным, ни правым.
Так безумный ребёнок громоздит этажи…
Только всё установлено мудро:
И, пронзительно тонок, в жёлтом дыме кружит
Звук трубы, возвещающей утро.
Обломки
Мне скоро сорок. Я – старуха.
Ни мужа, ни детей, ни слуха
На главные мои слова.
И нет зерна – одна полова,
Но я тащу обломки слова
Так, что на части – голова.
Пора уехать. Краем света
Пусть вылечит меня планета
От этой горькой пустоты,
От нелюбви, душевной смуты,
Уйду безмолвной и разутой,
И следа не отыщешь ты!
Соловьи
А было ли распахнуто окно?
Но соловьи как взорванные пели,
И мы уже любили две недели
Друг друга, и сливались мы в одно.
Ты был не груб, но был ты центром сил,
Я таяла в твоих руках как свечка,
И был восторг мгновенным или вечным,
И соловей над нами голосил.
Не знала я, что плакальщиком он
Для нашей страсти ненароком станет:
Ты был чужой, ты был отлит из стали,
И ветер звал тебя со всех сторон.
Когда ушел, окаменела я,
Но из окна смотрела на дорогу,
И лунный бык меня царапал рогом,
И оборвалась песня соловья!
Запретная любовь
Я эту любовь сожгла бы в печи,
На тыщу частей топором разрубила…
Сбегу, растворюсь, ты меня не ищи,
Забудь, что случилось, не помни, что было!
Иди, отправляйся к постылой жене,
К высоким чинам, и квартире, и даче,
Забудь навсегда все дороги ко мне…
Прости… Я открыла… Ты видишь – я плачу!
Под снегом…
Под снегом рыхлым и печальным
Иду к тебе, скорей встречай.
Дома покрыла цветом чайным
Заката знобкая печаль.
Над покосившимся забором
Пощёчиной –
Навстречу нашим разговорам
Спешу сегодня напрямик.
Промокли старые сапожки,
Почти бегу к тебе скорей…
Ты чаем напои, а ножки
В своих ладонях обогрей!
На грани гибели…
На грани гибели – какая же любовь?
Какая радость на краю обрыва?
Каким же ты бываешь торопливым,
Когда врываешься, вопросом выгнув бровь!
Я знаю, эти страсти не по мне –
У тихого огня хочу согреться,
Но никуда мне от тебя не деться,
И я сгореть могу в твоем огне.
Не любящий меня
Ну, как живешь, не любящий меня,
Тебе в тоске вседневной хорошо ли?
Какую из подружек разменял,
Боец мужской неколебимой воли?
Я умерла, остался только стыд.
Прости меня – отчаянную, злую.
И только по ночам болит, саднит,
Горит на коже след от поцелуя!
Тот город
Тот город, в котором остались осколки меня,
Живёт, как и прежде, ложась под колеса машин.
И ты позабыл, как однажды судьбу разменял
На мелочь измен, растранжирив остатки души.
А я доживаю в России, за краем Земли,
Забыв окольцованный город, ослепший и злой.
И сердцу как будто по-детски сказали: «Замри!»
И сверху засыпали солью, песком и золой.
Тот город, где дворник мои дометает следы,
От сирой страны отгорожен асфальтом Кольца.
Меня он из праха, как будто бы куклу, слепил,
Потом, наигравшись, до пепла спалил, до конца.
Кинжал
Гроза гремела, кони ржали,
Орлы срывались с высоты,
И расцветали на кинжале
Любви и ревности цветы…
Все это было – но не с нами,
Не в этих тусклых временах,
Осталось песнями и снами,
И дразнит бедную меня.
А где же ты, сбежавший резво,
Забывший рыцарства азы?
И не кинжал меня зарезал,
А твой раздвоенный язык!
Утро в деревне
На снег спустились первые грачи,
Береза за окном в тумане тонет.
Веселый черт в печной трубе кричит –
Весну в отдельно взятом регионе
Приветствуя, он пляшет и гудит.
Тепло еще накличет непременно.
А роща рвет тельняшку на груди,
Хотя еще в сугробах по колено.
Я выхожу на волглое крыльцо,
И птичий грай звучит весенним зонгом.
Туман ладошкой гладит мне лицо,
И алый свет встает над горизонтом.