Мир по дороге
Шрифт:
Мать Кендарат ехала на ослике, Волкодав катил тележку. Среди поклажи, закутав лицо от пыли, спал Иригойен.
То, что происходило с парнем, венны назвали бы одним словом: заплошал. Так бывает, когда человек слишком часто приближается к черте, за которой нелёгкий труд тела и души оборачивается погибелью. Может, парню чрезмерно досталось ещё от тех двоих, на горной дороге. Потом он дрался и на себе тащил кое-кого тяжёлого в деревне могильных воров. Трудился без отдыха и сна после оползня в Дар-Дзуме. И наконец, получил в рёбра палкой от чёрного бойца в Рудой Веже. Известно же: что одного человека
Мать Кендарат называла иные причины. Послушать её, Иригойен слишком близко соприкоснулся с Божественной силой, когда небесная молния вынула меч Среброволосого у него прямо из рук. После была башня в Дар-Дзуме, которую, по мнению жрицы, он удержал. И эти его гимны. Иригойен отдавался им с таким жаром и душевным волнением, что потом отлёживался по полдня. А уж как он в Рудой Веже предложил свою жизнь Небесам! Такое, если от всей души, тоже даром не минует…
Волкодав старался катить тележку по возможности бережнее, избегая рытвин и камней. По крайней мере, Иригойен ехал домой.
– На что ты хотела отдать нас этому Мавуту? – негромко обратился он к матери Кендарат.
Она ответила:
– Я хотела, чтобы ты увидел другую сторону выбора. Помнишь?
А то не видел я другую сторону этого выбора, мать Кендарат. Я ещё тебе рассказал бы про тех двоих мальчишек. Потом они опять подрастают и оба решают предаться учёности. И тогда из одного получается Тиргей Эрхойр, а другой становится Кермнисом Кнером. Или ещё по-другому. Обоих дураков продают в Самоцветные горы. И один решает пробиваться в надсмотрщики, потому что жрать вволю дают и даже иногда девок привозят, а другой…
Вслух он спросил:
– Может, ты хотела, чтобы я ему шею свернул?
Она тихо рассмеялась:
– Может, у меня была некоторая надежда, что, присмотревшись к тебе, он сам задумался бы о своём выборе.
Вот уж чего Волкодав совершенно не ожидал. Тем более от неё.
– Это как?
– Помнишь двух мальчиков? – в очередной раз подслушав его мысли, проговорила мать Кендарат. – Один из них устремляет свою жизнь в очень скверное русло, но кто решится утверждать, будто он в пять лет выбрал зло и потом раз за разом следовал своему выбору? Ты можешь представить, чтобы самый проклинаемый живодёр и насильник открывал глаза поутру и с удовлетворением думал: о-о-о, какой я злодей, какая гнилая и чёрная у меня душа!
Волкодав честно попытался представить. Не получилось.
– И не получится, – кивнула степная жрица. – Все рождаются чистыми и добрыми, все зовут мамку и просят не крови, а молока… И после, даже когда творят жуткие злодеяния, каждый сам для себя – правильный и хороший. Мы придумываем настолько изощрённые оправдания, что только диву даёшься, и всё ради того, чтобы ладить с собственной совестью. Если это перестаёт получаться, человек лезет в петлю… На самом деле мы алчем не добра или зла, а силы. В ком-то эта жажда сильней, в ком-то глуше, но никто не лишён её вовсе. Есть сила воина, сила красавицы, лицедея, жреца, государя, мастерового, певца… Причём каждый человек глубоко в душе знает, что никакой силы не будет без трудов, лишений и боли. Только кто-то не боится сам поднимать муки и тяготы, а другой не боится доставлять их другим. Вот и вся разница.
Волкодав долго молчал. Потом спросил:
– Это ты про Мавута?
– Я очень давно знаю Мавута, –
Волкодав невольно принялся гадать, сколько же на самом деле ей лет. Иногда она казалась ему очень старой. Она рассуждала о Последней войне, словно видела двухвековой давности беду своими глазами. А потом взлетала на спину ошалевшему жеребцу и уносилась на нём без седла и узды. Или призывала к нему, ученику, милосердие Кан, и он по-прежнему ничего не мог ей противопоставить.
Жрица опять подслушала его мысли.
– Мавут никогда не сумеет постичь всю глубину кан-киро, – толкнув пятками ослика, сказала она. – Это искусство не даётся тому, кто не умеет чувствовать чужую боль как свою. Мавут избрал путь чужой боли. Ты не такой.
Волкодав чуть не ляпнул, что к могуществу не стремится, а на силу и так вроде не жалуется, – но вовремя прикусил язык. Ещё как стремишься, фыркнет мать Кендарат. Ты же тем только и занят, что хлыстом и шпорами гонишь себя к новым пределам. И добро бы ради чего хорошего…
– У меня была небольшая, но всё же надежда, что Мавут призадумается, встретив человека сильнее себя, идущего по иному пути… – Мать Кендарат посмотрела на спящего Иригойена и улыбнулась. – В этом мальчике тоже живёт немалая сила. Ты вот дал Мавуту отпор, заставив его удрать без оглядки, а наш сын пекаря его просто не заметил бы. Понимаешь, о чём я?
Волкодав понимал. И сравнение было не в его пользу. Иригойен действительно как будто не замечал в людях зла. Пока эти самые люди не накидывались на него с кулаками.
– Его сила – в чистоте и правде души, устремлённой к небесному Свету. Помнишь, как он огорчился, осмысливая свою схватку с мономатанцем? Думаешь, Мавут зря затеял тот разговор?.. Он хотел понять, кто перед ним, и увидел, что Иригойен – как яблоко на нитке: нипочём не укусишь, только испакостишься своей же слюной.
Тогда он подъехал ко мне, благо случай представился…
– Тогда он подъехал к тебе, а ты его в озере выкупал, – сказала мать Кендарат и вдруг взяла Волкодава за руку. – Но на самом деле всё это не так важно, малыш. Я просто подумала, а вдруг Мавут задержит тебя ещё хотя бы на год… а лучше – на два… Прежде чем ты отправишься на свой север, чтобы отомстить…
Волкодав хотел ответить, но что именно – сразу забыл, поскольку в это время произошло нечто странное. Кругом не было видно ни души, и тем не менее откуда-то долетел женский голос:
Кони резвые мчались бешеноПо дороге вдаль, по дороге…Он звучал как будто очень издалека. И был каким-то… нечеловеческим. Волкодав не взялся бы объяснять, но от этого шелестящего голоса у него волосы чуть дыбом не встали. Дорогу совсем близко пересекли сразу несколько крупных шаров перекати-поля. Они показались Волкодаву особенно косматыми, стремительными и страшными. Нипочём не скажешь, что они несли на другой край света готовые прорасти семена. Такие словно кого-то преследуют, давно сделавшись горькими и пустыми в бесконечной погоне…