Мир полуночи. Партизаны Луны

Александр Ян

— Полезная игра, — нахмурился он, — чтобы те, кто что-то понимает, сами отгородились бы от остальных. И чтобы никому не хотелось их защищать. Или слушать.

— Никто никого не защищает! — Зоя уже натурально выгнула спину и зашипела, только что уши не прижала. — И никто никого не слушает! И всем наплевать! А кто много болтает — тех потребят первыми! А меня — нет! Меня противно!

— Ты первая в семье? — спросил Витер.

— Вам какое дело? — Она быстро вытерла рукавом глаза, подхватила рюкзачок, соскочила с высокой табуретки и помчалась к выходу с прытью и грацией убегающего слоненка. Слонята бывают на удивление грациозны.

Бедный

ребенок, подумал Максим. От страха пойти на роль добровольного изгоя, заставлять всех ненавидеть себя, а себя — ненавидеть всех, проявлять столько силы воли, упорства и мужества не в борьбе со страхом, а в обслуживании его… Бедная девочка. И ведь главного не знает. Им-то все равно, как человек выглядит. И им все равно, что о нем думают люди. Их интересует только А-индекс. И не машинный, а настоящий. А вот он у нее почти наверняка…

— Па! — Андрей, спустившись в подземный переход, заметил его сразу же.

С Андреем был его друг, Саша Самойленко по прозвищу Сам, крепкий, с уклоном в полноту широкоплечий мальчик. Они дружили уже три года, с момента встречи в средней школе. Саша уже тогда был основательный человек, надежный.

Максим махнул им рукой, подождал, пока подойдут.

— Добрый день, хулиганье. По сосиске? Перебьем аппетит, пока мамы не узнали?

— Давайте, — согласился Сам.

Максим заказал три хот-дога и три стаканчика колы. Они с Андреем любили колу. Не просто пили, когда хочется пить, а ничего больше нет, — именно любили ее вкус. Особенно с лимоном.

Несколько восьмиклассников, смеясь и громко переговариваясь, прошли мимо. Сам, прожевав кусок хот-дога, спросил:

— А от кого это Помойка так убегала?

Максим поставил стаканчик на стол, чтобы, смяв его нечаянно, не расплескать колу, и тихо сказал:

— Саша, называть человека унизительной кличкой — гнусно. Тебе родители не говорили об этом?

Сам опустил лицо и шумно потянул колу через соломинку. Потом попробовал защититься:

— А чего она такая? Она ж не моется никогда. И злая всегда на всех.

Андрей болезненно сморщился. Он уже знал, что скажет отец.

— Скажи, а ты спрашивал у нее «чего она такая»?

— Да все и так знают. Она из-за фронтира, из диких мест откуда-то, а там все психические.

— Что именно «все и так знают»? Почему?

Андрей подумал, что хот-дог кончится раньше, чем этот, как называл его отец, «сократовский метод». А потом — что он тоже дурак. Почему, действительно, не спросил? Зойка с матерью живет и сестрами. Может, они не моются — боятся или что, — и она тоже не может, чтобы не показать им, что ими гнушается. Может, у них там считают, что это «их» отпугивает. А что? Про чеснок и в городе болтают потихоньку. И про наркотики всякие, что, мол, они тех, кто летает, не потребляют. Только отец говорит, что все это глупости. И что все знают, что это глупости. Просто хотят верить. А Сашка совсем потек. Даже не видит, что кола выдыхается.

Сам аж пыхтел от умственных усилий. Он был не дурак, но задумываться над вещами очевидными не привык и не умел. «The thing behind your eyeballs is too evident to see it», [6] — сказал как-то папа.

Наконец Сам собрался с мыслями…

— Все знают… что за фронтиром все чокнутые. А то бы фронтир так медленно не полз. Их там годами в чувство приводят, только потом присоединяют.

А если кто сам к нам пробирается, их сначала в психушку кладут, а потом только к нормальным людям выпускают. Потому что просто так их выпускать нельзя, они вести себя не умеют. А некоторых, — тон Саши стал едким, — и на Игрени не могут научить.

6

То, что у тебя за глазными яблоками, слишком очевидно, чтобы это увидеть (англ.).

— На Игрени не психушка, а реабилитационный центр, — холодно поправил Максим. — И как ты думаешь, почему человек из-за фронтира обязательно нуждается в психической реабилитации? Что там с ним происходит, что он душевно заболевает?

Он посмотрел в глаза сына — и почти услышал, как у того внутри отчаянным зуммером звенит: нельзя, нельзя, нельзя, папа! О таких вещах вслух не говорили. Если бы Максим спросил Сашу о том, как часто тот мастурбирует, тот смутился бы существенно меньше. Все-таки тринадцать лет — уже «возраст согласия».

Сам наклонил голову, сглотнул.

— Потребляют их там, — сказал он. — Направо и налево.

— Ну не всех и не всюду, но, допустим, да, — сказал Максим. — А нас тут — гораздо реже. По лицензии. Утешая словами о том, что шанс быть потребленным существенно ниже шанса попасть под машину. Это, кстати, правда. Я не помню точные цифры — но ты их без труда найдешь в Сети. И мы на это соглашаемся добровольно — а они там, бывает, говорят «нет», сражаются и погибают. Целыми семьями и селениями. И те, кто перебрался к нам, нередко чувствуют себя виновными в том, что выжили. А еще в них рождается презрение к нам — добровольно согласным на роль стада при пастухе-мяснике.

— Но ведь они… тоже согласились добровольно, — выдавил из себя Андрей, отложив хот-дог. Кусок ему в горло уже не шел, хотя желудок требовал: «давай-давай!»

— Да. Как правило, один человек из большой семьи подписывается на Лотерею. Тем самым покупая иммунитет для родителей, братьев и сестер. Как правило, первая родившаяся девочка. Когда достигает совершеннолетия.

— По… чему? — Сам сглотнул на середине вопроса.

— Потому что девочки, выходя замуж, покидают дом. Значит, девочка — и так неизбежная потеря для семьи. Нет смысла давать ей образование выше обязательного школьного. В восемнадцать лет она подпишется на Лотерею, потом проживет год или два. Зато остальные смогут без опаски учиться, работать, поддерживать родителей… Следующее поколение будет уже твердо стоять на ногах, и им такая жертва не потребуется.

Лицо Андрея сделалось таким, как пять лет назад, когда он провалился ногой в осиное гнездо. Максим молчал, давая ему перевести дыхание. Насколько он повзрослел за последние пять минут?

— А они не… ведь по закону нельзя заставлять? — Интеллект Сама работал в практической плоскости.

— Нет, по закону заставлять нельзя, — кивнул Максим. — Только добровольно. В этом-то все и дело.

— Точно чокнутые. — Сам доел хот-дог и вытер руки салфеткой. То, что с ним рядом, возможно, учится смертник, почти не представляло моральной дилеммы: заставить Зойку не могут, что она сама решит — от него не зависит, а остальные ее проблемы — дело школьного психолога. — А вас что, Кобыл… то есть Николай Иванович из-за Андрея вызывал?