"Мир приключений" 1926г. Компиляция. Книги 1-9
Шрифт:
— Вождь? — тихо переспросил Миколка.
— Ну, да, рабоче-крестьянский вождь, как Ворошилов али Буденый.
Наступило молчание.
— А кумпол, как в церкви будет, али пониже? — вдруг спросила Дуняшка.
— Разов в десять выше, дура ты серая, — отрезал Юрка.
Дуняшка вздохнула и легла. Лег и Юрка. Долго сидел Миколка. Кажется первый раз в жизни он чувствовал всю глубину своего ничтожества. Красный призрак революции реял около него. Одновременно хотелось и плакать, и быть вождем. Наконец он не выдержал.
— Юрка, а Юрка! — проговорил он.
— Чего тебе? — послышался полусонный голос Юрки.
— Юрка, ты знаешь, — быстро и возбужденно заговорил
— А ну тебя к ляду! — пробурчал Юрка, закрывая голову тулупом.
Усмотрев в этом зависть со стороны Юрки, Миколка почувствовал себя значительно бодрее. Он разостлал кошок и спокойно растянулся на нем, как полководец, убедившийся в слабости позиций своего противника.
Данила Стрекач был конокрадом. Знаменитым конокрадом. Страшное это было имя, особенно для тех, у кого водились хорошие лошади. Дерзкий, смелый и неуловимый, он точно ястреб падал на облюбованную им жертву. Более десяти лет Стрекач работал в трех соседних губерниях, как пламя в бурю, неожиданно перекидываясь из одной в другую. Правда, иногда он затихал и на год, и на полтора, а потом, вдруг, опять начиналась полоса неслыханного по своей дерзости конокрадства, да и одного ли конокрадства? А разве убийство председателя Лозицкого волисполкома в Кручанском лесу или же убийство конюха в совхозе Павловском, при чем угнано было три полукровки клейдесдаля — дело не рук Стрекача?
Миколке не спалось. Хотя щекот самолюбия на сердце унялся, но насчет вождей дело обстояло очень неважно.
— Ишь ты, — высокий — мысленно с горечью повторял Миколка, лежа на спине и вглядываясь в звезды, казавшиеся ему маленькими мохнатыми паучками, прилипшими к синему стеклу неба.
Ему вспомнилось, что в исполкоме он видел изображения вождей, и все они показались гигантами. Особенно его прельстил Буденый, о котором красноармеец Апанас, когда приезжал на побывку, песню пел. Нечего греха таить, после того Миколка из отцовской смушковой шапки папаху делал, а из елового мху усы приставлял, но мальчишки засмеяли, потому что ростом Миколка не вышел.
Постепенно глаза Миколки, отравленного честолюбивыми мыслями, стали смыкаться, звездные пауки начали все более и более мохнатиться. — Соловьи запрятались в какую-то глухую мякину.
Вдруг злобный собачий лай заставил его очнуться. Миколка приподнялся. У ног его сидела Скабка и, вглядываясь в сторону дороги, щетинилась и лаяла хриплым, отрывистым басом.
— Цыц ты, Скабка! — окликнул ее Миколка. Но Скабка не унималась. И когда Миколка сделал попытку притянуть ее к себе, она вскочила, с упреком взглянула на него и с еще более свирепым лаем понеслась по лугу.
Первое мгновение Миколка думал растолкать Юрку, но, усмотрев в этом опасность для своего авторитета, а также действие, несовместимое с личностью вождя, он вскочил, схватил оброть [80] и побежал за Скабкой. Слышно было, что она вертелась на одном месте, на кого-то бросалась. Луна уже зашла за лес. Ночь насупилась и притаилась. По мере того, как Миколка бежал, ледяшки страха сыпались ему За ворот рубахи и облепляли ему спину. Когда же он увидел на дороге силует человека, сидящего верхом, вокруг которого, пластаясь от злости, кружилась Скабка, Миколке неистово захотелось обратиться вспять
80
ОБРОТЬ — недоуздок, конская узда без удил, для привязи. — прим. Гриня.
— Чего ты по ночам тут шляешься! — срывающимся от страха голосом звонко закричал Миколка.
— Ишь какой строгий паренек, — послышался насмешливый, глухой голос. — Так тебе сейчас и доложи, чего шляешься, а ты мне вот што лучше скажи, как на Трилесино проехать.
— На Трилесино-то? — переспросил Миколка и, мгновение помолчав, добавил деловито: — мудреное дело рассказать, больно дорога плутается.
— Плутается, говоришь? А ты-то сам, паренек, дорогу знаешь?
— Не ведась бы, так и не говорил, — огрызнулся Миколка и, чувствуя в себе прилив храбрости, он даже размахнулся обротью на Скабку, все еще прыгавшую с лаем перед мордой лошади.
— Так, — задумчиво проговорил незнакомец.
Миколка стал всматриваться в него. Это был высокий, слегка сутуловатый человек, с крупным, серым, как из жернова высеченным лицом, обрамленным черной бородой. Глаз его не было видно, вместо них — темные, глубокие впадины.
— А далеко до Трилесина будет?
— Проселком верст с 12, а прямиком, через казенный лес, верст 8.
— А ты через лес-то дорогу знаешь?
Миколка презрительно свистнул через зубы:
— Чего я тутотки не знаю, — добавил он, встряхивая головой.
— Слушай, паренек, — сказал незнакомец. — хочешь полтину заработать, так проводи меня до Трилесина, чай до зари бы доехали. — Он поднял голову и посмотрел на звезды. — теперь близко полночь будет.
— Полтину? — с каким-то восторженным недоумением переспросил Миколка.
— Ну, ладно, — засмеялся незнакомец. — целковый дам, больно ты мне понравился паренек, только смотри, лошадь покрепче выбирай, а то приставать начнет, с моим скакуном не справится.
— Уж не бойся, коня ладного найду — крикнул Миколка и кинулся с дороги на луг.
Незнакомец ехал за ним. Миколка, как ласка, метался от коня к коню.
— Вот, — наконец вскрикнул он, — самый што ни на есть лучший конь. Земотдел нашинский бедноте прислал, — и с этими словами он закинул на голову лошади оброть.
Лошадь мотнула головой, сбросила оброть и отпрянула в сторону.
— Подожди, — крикнул незнакомец, спрыгивая с седла, — я ее сам зануздаю, у меня к тому же запасная уздечка есть, подержи-ка, паренек, моего коня. Тотчас вынырнула Скабка. Медленно, с глухим рычанием, она приблизилась к незнакомцу и, вдруг, поджав хвост, испуганно озираясь, галопом бросилась от него в темноту. Незнакомец передал Миколке поводья, отвязал от седла уздечку и направился к лошади. Но едва он приблизился к ней, как она, слегка приподнявшись на дыбы, повернулась на задних ногах и, фыркая, легкой рысью побежала от него. Тогда случилось нечто удивительное. Незнакомец, не двигаясь с места, поднес ко рту обе руки, сложил их рупором и стал издавать какие-то непонятные гортанные звуки, они напоминали верещанье медведки на высоте, но были значительно слышнее и раздельнее. Лошадь остановилась, подняла голову и стала прислушиваться к этой унылой, однообразной трели, затем не прошло и минуты, как она тихо подошла к этому странному человеку, и он, мгновенно, совершенно беззвучно, продел ей в рот удила.