Мир приключений 1962 г. №7
Шрифт:
И тогда выступил вперед Жгутов. Я раньше не замечал его. Он держался в стороне, особняком, стараясь не привлекать к себе внимания, да и мы думали только о капитане, слушали только капитана. Сейчас Жгутов подошел к Фоме Тимофеевичу и наклонился над ним.
— Напрасно меня обижаете, Фома Тимофеевич, — сказал он. — Вина моя есть, я не говорю, но только пусть даже я виноват, я же моряк, Фома Тимофеевич. Я же выручить всех могу. Не ребята же выручат, не Глафира же.
Капитан молчал. Он, видно, с трудом понимал, откуда вдруг появился Жгутов:
— Это кто говорит? — спросил он наконец.
— Это я, Жгутов, механик ваш, Паша Жгутов.
Опять капитан долго молчал. Потом спросил:
— Фома, Глаша, вы куда ушли?
— Здесь мы, Фома Тимофеевич, — сказала Глафира, — это я говорю, вы меня слышите?
— Ты гони его, Глаша, — сказал капитан, — гони, слышишь? Пусть уходит. Его нам не надо. Поняла? Ты лучше со Степой посоветуйся. Степа хороший человек, не подведет. Моряк наш Степа.
Ой, какое несчастное, испуганное лицо было у Глафиры!
— Какой Степа, Фома Тимофеевич? — спросила она.
— Как — какой? — удивился Коновалов. — Новоселов Степа, матрос.
— Смыло его, — сквозь слезы сказала Глафира. — Утонул наш Степа, Фома Тимофеевич.
Капитан молчал и молчал очень долго, видно стараясь все сообразить, все вспомнить.
— Когда же это? — спросил он наконец растерянно. — Я и не помню.
И опять замолчал, стараясь собраться с мыслями.
— Ой, — простонала Глаша, — ну что же это такое!
А капитан опять заговорил медленно, тяжело, с трудом произнося слова:
— Как ветер, Глаша, стихает?
— Стихает, Фома Тимофеевич, — сказала Глафира.
— А волна как, пологая?
— Будто пологая стала.
— Ну, значит, шторму конец. Должны нас выручить, — уверенно сказал капитан. — Не могут на Колдун не зайти.
— Вы отдыхайте, Фома Тимофеевич, — ласково сказала Глаша. — Вы не думайте, непременно за нами зайдут, не тревожьтесь.
— Пить мне охота, — еле слышно прошептал капитан.
Глафира поднесла ему чайник и напоила прямо из носика. Фома Тимофеевич пил долго, жадно, потом открыл глаза, и мне показалось, что сознание у него прояснилось. Он обвел глазами нас всех и совсем другим голосом, ясным, спокойным, спросил:
— Рана глубокая?
— Нет, Фома Тимофеевич, не особенно, — сказала Глафира. — Кость цела.
— Заживет, — уверенно сказал капитан. — У моряков хорошо заживает.
И вдруг он улыбнулся. Весело, хорошо улыбнулся. И в ответ заулыбались мы все — и Фома, и Валя, и Глафира, и я. И даже Жгутов улыбнулся. Он был здесь, вместе с нами, Жгутов, но как будто его и не было. Мы на него не смотрели, не видели, он не интересовал нас. Это получилось само собой, и он это чувствовал. Он хотел показать, что вот он здесь, вместе с нами, мы радуемся, и он радуется. Товарищи, мол, и все. Но улыбка у него была неискренняя, заискивающая.
— Я отдохну немного, Глафира, — извиняющимся тоном сказал Фома Тимофеевич.
Ему было неловко, что вот, можно сказать,
— Отдыхайте, Фома Тимофеевич, отдыхайте, — сказала Глафира.
Но капитан, кажется, уже не слышал ее. Он откинул голову, закрыл глаза и облегченно вздохнул. Ему трудно было думать и говорить. Уже почти сутки прошли с тех пор, как мы вышли из порта, сутки огромного напряжения сил, сутки волнения, сутки без единой минуты отдыха.
Глафира устроила старика поудобнее, Фома снял куртку и подложил ему под голову, и старик лежал так неподвижно, так спокойно, что трудно было разобрать — дышит он или не дышит. Фома испуганно спросил:
— Что это он, тетя Глаша, затих так?
— Ничего, ничего, — сказала Глафира, — отдыхает человек, не видишь? — Глафира подумала и внимательно оглядела остров. — Тут, ребята, где-то должна быть пещера. Выбрасывало тут рыбаков, бывало, по нескольку дней отсиживались, так говорят, укрывались в пещере. Хорошо бы туда Фому Тимофеевича перенести, водорослей бы насбирали, костерчик бы разожгли.
— Так мы пойдем поищем, — предложил Фома.
— Я тоже пойду, — решила Глафира. — Рассудить надо, как устроить, а ты, Валя, побудь здесь, у Фомы Тимофеевича, и в случае чего крикни. Далеко-то пещера не может быть. Я думаю, вон не за тем ли камнем.
— Подожди, Глафира, — сказал Жгутов.
— Чего ждать? — спросила Глафира. — Давай отойдем в сторонку, поговорить надо.
— Говори, если хочешь, — сказала Глафира.
— Отойдем, секретный у меня разговор.
— Нет у меня с тобою секретов, — резко сказала Глафира. — Хочешь — при всех говори, а не хочешь — не надо.
Жгутов собирался резко ответить Глафире, но сдержался. Сейчас Глафира была ему очень нужна.
— При всех так при всех, — сказал он. — Может, недолго нам жить-то осталось, Глафира, умрем на мокрой скале.
— Спасут, — уверенно сказала Глафира, — не может быть того, чтобы не спасли.
Жгутов посмотрел на черные, мокрые скалы. Над скалами с криком летали чайки, ни травинки, ни кустика не росло на острове. Только внизу у воды лежали кучами выброшенные волнами водоросли.
— Не знаю, — сказал Жгутов, — может, и не спасут. Тоскливо мне, Глаша. Знала бы ты, как тоскливо! Места себе не нахожу.
— Смерти боишься? — зло усмехнулась Глафира. — Сам виноват, что сюда попал. Степан-то ни в чем виноват не был, а где он, Степан? Из-за тебя погиб.
— Может, и смерти боюсь, — задумчиво сказал Жгутов, — а главное не это. Главное, Глаша, обидно мне за Степана. Ни за что погиб человек, из-за дурости моей погиб. Разве ж я думал, что такое получится? Я ведь сам на боте был, тоже погибнуть мог. Что же, я себя, что ли, топить собирался? Просто знаешь, как бывает? Работать лень, неохота, ничего, думаешь, завтра успеется. А завтра поздно уже, ничего не вернешь. Такая наука мне, на всю жизнь наука.