«Мир приключений» 1963 (№09)
Шрифт:
Наконец ему повезло. Кирленков, утомленный перетаскиванием разряженных в результате появления Незнакомца аккумуляторов, вошел в дом, чтобы умыться и немного передохнуть. Он был мгновенно атакован Юрой, вылившим на него весь накопленный запас вопросов и нетерпения.
— Я знаю, что ты думаешь, Толя, знаю! — Юра говорил торопливо, чтобы не дать Кирленкову отговориться ничего не значащей фразой. — Ты думаешь, что Незнакомец — это доктор Шапиро. Это, в конце концов, легко установить на Большой земле. Дело не в том. Ты мне вот что ответь. Если это он и каким-то образом он сумел создать дираковский вакуум, то как он мог жить там? А?
— Где — там?
— В мире минус-энергия.
Или ты полагаешь, что там есть мир, полностью подобный нашему?
Юра еще продолжал бы засыпать Кирленкова вопросами, если бы тот умоляюще не поднял руки вверх:
— Хватит, Юрочка, хватит. Не все сразу. Прежде: то, что ты сейчас сказал, сказал и придумал именно ты, а не я.
— Но ведь ты думаешь именно так!
— Что я думаю, знаю только я один. Тебе я отвечу лишь затем, чтобы ты понял, как необходимо физику знать теорию относительности.
— Я знаю.
— Нет, ты не знаешь. Ты учил ее — этому я охотно верю. Но не более. Кирленков взглянул на часы и встал. — Пойдем в гостиную, посидим четверть часа, покурим, и я тебе немного расскажу.
— В классической ньютоновской физике, — начал Кирленков, попыхивая сигареткой, — соотношения «раньше», «позже», «одновременно» всегда считались абсолютно не связанными ничем с выбором системы отсчета. Эйнштейн отчасти ликвидировал эту несуществующую абсолютность. Наряду с событиями, последовательность которых во времени по-прежнему не зависела от системы отсчета, появилась новая категория событий. Мы называем их квазиодновременными, то есть ложноодновременными. Каждое из этих квазиодновременных событий при смене системы отсчета может превратиться из предшествующего в последующее или одновременное. В сущности, любые два события либо квазиодновременны, либо квазиодноместны К чему я это говорю? А вот к чему. Допустим, все было так, как ты только что сказал. Заметь: именно ты, а не я!
Юра согласно кивнул.
— Так вот, — продолжал Кирленков, — допустим. Незнакомец ушел через дираковский вакуум где-то около Минска, а вернулся в наш мир на Тайну-олу. Здесь явное нарушение одноместности. Почему? Да потому, что тот мир не может быть полностью зеркален нашему. Ты вошел туда в одно место, а вышел в другом. Вот и все. Такие же превращения могут быть и со временем. В сущности, можно допустить, что он появился у нас в мире вчера, а в этот мир вошел завтра.
— Ну, уж это ты того через край хватил.
— Ничего не хватил. Вот послушай. Допустим, у нас есть два события — А и Б. А — это выстрел охотника, Б — это смерть подстреленного им зверя. Наоборот вроде никак нельзя. Ведь если в какой-нибудь системе отсчета ружейная пуля попадет в тело зверя и причинит ему смерть раньше, чем она вылетела из ружья, — все наши представления о причинности оказываются вверх ногами. Это даже не индетерминизм, а вообще черт те что. Получится, что в одной системе отсчета волк умирает потому, что в него выстрелили, а в другой — ружье выстрелило потому, что он умер. Нелепица! И действительно, никакая наука не может допустить, чтобы следствия предшествовали своим причинам. Для этого нужно невозможное; чтобы пуля летела быстрее света. Вот в этом все дело. В скорости. Свет обогнать нельзя. Но приблизиться к скорости света — отчего же нет? Значит, если мы увеличим скорость почти до световой, у нас, во-первых, причина остается причиной, а следствие — следствием и ничто не нарушится, а во-вторых,
— Ты все-таки молодец, Толик! — Юра обнял Кирленкова. — Ты гений. Что бы там ни было, правда все это или ошибка, но ты гений.
Кирленков высвободился из его объятий, взглянул на часы и встал. Потом неожиданно улыбнулся, ткнул Юру пальцем в живот и пошел к двери.
— Когда станешь академиком, Толя, возьми меня к себе.
— Ладно, возьму.
— Но я найду еще доводы против твоей гипотезы. Так и знай! — крикнул ему вслед Юра.
— Ну, научные работнички — столяры и плотнички, давай, давай! — поторапливал их Юра.
Работать ему еще не разрешали, и он увязался за Кирленковым и Карповым в аккумуляторную.
Кирленков молча и сосредоточенно паял. Как художник над какой-то абстрактной мозаикой, склонился он над панелью с перепутанными жилками проводов и разноцветными цилиндрами сопротивлений, выискивая одному ему понятные нарушения в схеме.
В другом углу за высоким лабораторным столом застенчиво приютился Володя Карпов. В руках у него гудело пламя кислородной горелки и молочным светом лучилось раскаленное стекло кварцевого баллона.
А Юра размашистыми шагами ходил от стены к стене. Нараспев читал стихи Блока, Уитмена и свои собственные, время от времени приставал, но вообще вел себя вполне прилично. Во всяком случае, Кирленков еще не предпринимал попыток от него избавиться.
Все устали. Кирленков — от напряженного высматривания дефектов своей полупроводниковой мозаики, Володя — от яркого кварцевого света, Юра — от себя самого.
Кирленков выключил паяльник, Володя завернул вентили подачи газов, а Юра просто закрыл рот и присел на краешек стола. Кирленков достал из холодильника две бутылки кефира, потом, взглянув на Юру, потянулся за третьей.
Взболтав кефир и проткнув пальцем тонкую жесть, Юра опять начал говорить:
— Ну хорошо! Как будто всем все ясно, все обо всем договорились. Но я не согласен. Учти, Толя, сейчас я говорю с тобой не как физик с физиком, а как литератор с физиком.
Кирленков, чуть приподняв бровь, взглянул на Юру.
— Да, Толя, именно как литератор! С точки зрения литературы наша повесть идет по пути наименьшего сопротивления. И это мне не нравится. Ну посуди сам. Человек из антимира сваливается ни куда-нибудь, а именно в нашу аккумуляторную, чтобы талантливый физик Кирленков мгновенно все разгадал. Зверь бежит на ловца! Почему твой профессор оказался именно здесь, а не где-нибудь в комнате начальника милиции, или в зале для игр детского сада или еще я не знаю где? Почему он попал туда, где тайну его появления легче всего сумеют разгадать? Это что, случайность или необходимость? Мы же все физики, диалектики и детерминисты. Ну?
Кирленков с интересом слушал Юрину речь. Юра начал говорить просто так, чтобы не молчать, но постепенно сам увлекся своими литературными возражениями: внимание Кирленкова только подливало масло в огонь.
— Никакой писатель, — Юра восторженно простер руку вверх, — не строил бы таким образом сюжет повести, а физик не видит ужасающей дыры в состряпанном им объяснении! Да, с точки зрения нас, писателей, этот человек не имеет права быть из антимира, поскольку антимиром интересуешься ты. Dixi! — Юра гордо смотрел на поверженного во прах, как ему казалось, Кирленкова.